Redrum 2018-2019 - Юлия Саймоназари
Лист тонкой ученической тетради по правописанию был исписан ровным красивым почерком (моему другу каким-то чудом удалось избежать обыкновенного врачебного «недуга» — его записи по-прежнему мог без труда прочесть любой желающий): «1) Анастасия Тихонова, 34 года. Вдова (муж убит в феврале 15-го). Умерла 4 октября 1916 г. 2) Елена Трофимова, 26 лет. Муж на фронте. Ум. 14 октября. 3) Мария Анкушина, 40 лет. Вдова (муж убит вмарте 15-го). Ум. 16 октября. 4) Анастасия Белкина, 24 года. Вдова (муж убит в марте 15-го). Ум. 21 октября….» Всего в списке значилось 18 имён. Умершие женщины были разного возраста, от двадцати до сорока двух лет, но всех объединяло то, что мужья их были мобилизованы и либо погибли, либо пропали без вести.
— И все они были беременны? — спросил я.
Аркадий молча кивнул. Тогда я задал ещё один вопрос:
— А вообще в последнее время в селе рождались живые дети?
— Рождались, — вздохнул мой товарищ. — У тех, кто мобилизации избежал.
Я попытался уложить в голове всё услышанное. Получалась какая-то нелепица. Чтобы навести хоть какой-то порядок в этом мыслительном хаосе, начал говорить вслух. Медленно, с расстановкой:
— Правильно ли я тебя понял, друг Аркадий? В вашем селе по неизвестным причинам скончались почти два десятка беременных женщин… И каждая умершая утверждала, что понесла от своего мужа, убитого или пропавшего на фронте, но явившегося к ней с того света?
— Увы, да! — кивнул Фетисов. Он стоял у окна, скрестив на груди руки, и внимательно смотрел на меня, ожидая моих выводов.
— Единственный вывод, который я могу сделать, таков: в вашей глубинке завёлся опасный душегуб, удовлетворяющий свою похоть за счёт несчастных солдаток, а затем хладнокровно убивающий их вместе с нерождёнными младенцами…
— Я уже думал об этом, Герман, — Аркадий тяжело вздохнул. — И ведь как убивает! Не подкопаешься! Всё выглядит как естественная смерть… Думаю, какой-то яд. Но зачем, чёрт его дери? Зачем?!
Я пожал плечами.
— А что, если это вовсе и не убийца? — продолжал Аркадий. — А болезнь? Разве много, Герман, мы знаем о смертельных инфекциях? Давно ли Кох открыл свою бациллу?! Ту самую, что вызывает чахотку? А вирусы?!
— Я, друг мой, не Шерлок Холмс, — сказал я. — Я не умею распутывать клубки тайн, не поднимаясь с кресла. Я ведь даже не врач, Аркаша, хотя, конечно, некоторое представление об анатомии и физиологии имею.
— То-то и оно, что имеешь! — стёкла очков блеснули в свете лампы. — То-то и оно!.. Я хочу втянуть тебя в одну авантюру. Я хочу, чтоб мы с тобой произвели тайную эксгумацию!
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Глухой ночью мы стояли у разрытой могилы в компании двух нанятых Аркадием сельчан, сущих каторжников видом (позже я узнал, что их прошлое и впрямь было уголовным). Небо хмурилось, дул не сильный, но противно лезущий за воротник ветер, падал редкий снег. Мы стояли, окружённые почти кромешной темнотой, которую лишь едва рассеивал тусклый свет единственного керосинового фонаря. Фонарь, впрочем, скорее тлел, чем светил — мы опасались, что огонь увидят в селе.
Обстановка, надо сказать, была ещё та: утопающее в снегах сельское кладбище, с торчащими вкривь и вкось крестами, чёрная стена леса и скрип раскачиваемых ветром елей. Время от времени совсем близко раздавался волчий вой, от чего лошадь испуганно всхрапывала, била копытом и норовила сорваться с привязи. Было не по себе. Не могу сказать, что боялся, но… какой-то холодок нет-нет да и пробегал по телу. Это меня изумило. Я считал, что после войны уже ни что не способно меня напугать. Оказалось, что ошибался. На войне смерть в любой момент может прийти за тобой, обернувшись пулемётной пулей, зеленовато-жёлтым облаком хлора, осколком брошенной с аэроплана бомбы. Там, в траншеях, эта безглазая старуха с косой всегда где-то рядом, и, в конце концов, ты перестаёшь её бояться. А здесь… здесь было что-то другое. Шум ветра и вой волков в этом царстве мёртвых дёргали за некие ниточки души, пробуждая первобытные страхи, неподвластные логическому объяснению.
Вдруг совсем рядом раздался новый звук, заставивший меня вздрогнуть. То был плач младенца. Мы замерли. Ребёнок? Зимней ночью среди могил? Я читал о том, как семьи, измученные нищетой, понимающие, что ещё один рот им не прокормить, оставляют новорождённых детей на верную гибель. Неужели и здесь то же самое?
Плач продолжался не более нескольких секунд и прекратился так же внезапно. Мужики испуганно закрестились, одновременно взывая к Господу и сквернословя. Я порывался пойти в сторону, откуда слышался плач, и весьма удивился, осознав, что мой друг не разделяет этот порыв.
— Что это? — шёпотом спросил я. — Ребёнок? Или зверь какой-то?
— Я тебе вчера не сказал, Герман, — ответил Аркадий тоже шёпотом. — Но когда в селе началась эта., хм… эпидемия, люди по ночам стали слышать этот звук. Крестьяне говорят, это плачут души нерождённых детей.
Я поёжился.
Мужики подняли и поставили на сани ветхий, едва не разваливающийся на куски гроб и накрыли его мешковиной. После чего могилу наспех зарыли, забросали снегом, водрузили на место крест, скрыв таким образом следы нашего деяния. Признаюсь, я давно не испытывал такого облегчения, как в тот момент, когда лошадь помчалась в сторону Табор, оставляя кладбище далеко позади.
Гроб внесли в прозекторскую. Аркадий расплатился с «сообщниками» и отослал их восвояси. После этого мы тщательно занавесили окна и только после этого зажгли все имеющиеся лампы.
Гроб представлял собой жалкое зрелище. Видно было, что плотник сэкономил на всём, на чём только мог: доски были самые паршивые, гнилые, а гвозди — ржавые и мелкие, не способные удержать крышку. На душе стало как-то тяжело. Конечно, покойнику без разницы, из чего сделано его последнее пристанище, но всё равно горько осознавать, что бедняк остаётся бедняком даже после смерти.
— Одинокая вдова, — словно прочитав мои чувства, пояснил Аркадий. — Хоронили, что называется, всем миром, за счёт сельской общины. А народ у нас, как ты уже убедился, небогатый… Впрочем, к делу — времени у нас лишь до рассвета.
Мы подступились к гробу и сняли крышку. Здесь нас ожидало открытие, заставившее обоих на несколько долгих секунд застыть в недоумении.
— Аркаша, ты, кажется, говорил, что она была беременной? И умерла до родов? — наконец спросил я.
Мог и не спрашивать — у моего товарища в глазах застыл тот
