Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк
— Да, как бишь его зовут? — улыбается она. — Поди, Ферри. Ферри Атенштедт.
— Да что вы? Ферри Атенштедт! Гм. Стало быть, опять старый знакомый. Милая, расскажите-ка о нем поподробней, — проворковал я, но тут же должен был подкрепиться коньяком. — Вы так славно щебечете (я отвратителен самому себе).
Она с таинственным видом наклоняется вплотную ко мне, так что ее волосы щекочут мне лицо, и шепчет:
— Ферри — тертый калач. Но что он из древнего дворянского рода, это, ясное дело, только болтовня, потому что у него нет бороды. И имел жуть сколько денег. Рыжая еврейка, та, что с малых лет спала с каждым, — она снова раза два быстрым росчерком написала свое имя на мраморе, — раздела его до нитки. Думаю, до последнего гроша. А после-то, когда у него все денежки тю-тю, дала ему от ворот поворот и тут же под венец с каким-то важным господином, с… — Она прошептала имя, но я не разобрал его. — И такому важному господину пришлось, натурально, отказаться от всех почестей, и с тех пор он взял себе другое имя — Риттер фон Деммерих. Ну вот. Только, что у нее осталось от прежнего ремесла, от этого он, поди, все-таки отмыться не смог. Я всегда говорю…
— Фрицци! Счет! — крикнул кто-то с подмостков.
Мой взгляд продолжает бродить по залу, внезапно за спиной слышу сухой металлический шелест, точно стрекочет сверчок.
С любопытством оборачиваюсь. Не верю своим глазам.
Лицом к стене, древний, как Мафусаил, старик с музыкальной шкатулкой — размером с коробку из-под сигарет — в дрожащих костлявых пальцах сидит в углу, весь уйдя в себя — старый слепец Нефтали Шафранек, — и крутит крошечную заводную ручку шкатулки.
Я подхожу к нему.
Невнятным шепотом он напевает самому себе:
Дама Шпик,
Дама Шпок
И звезды сине-алые
Чешут языками.
И пусть заливает питье…
— Вы не знаете, как зовут того старика? — спросил я несущегося мимо меня кельнера.
— Нет, сударь, никто не знает ни старика, ни как его зовут. Да и сам он не помнит. Совсем один на белом свете. А что — как-никак, а ему сто десять лет. Каждую ночь он получает у нас так называемый кофе для нищих.
Я склоняюсь над старцем и кричу ему в самое ухо:
— Шафранек!
Он вздрагивает как громом пораженный. Что-то бормочет, задумчиво потирает лоб.
— Вы понимаете меня, господин Шафранек?
Он кивает.
— Слушайте меня внимательней! Мне надо спросить вас о чем-то из прошлого. Если вы ответите, получите гульден, я его кладу на ваш столик.
— Гульден, — повторяет старец и тут же как полоумный начинает крутить ручку стрекочущей шкатулки.
Я крепко сжимаю его пальцы.
— Сосредоточьтесь! Вам не приходилось тридцать три года назад встречаться с резчиком камей Пернатом?
— Спорное свидетельство… У брючного портного… — задыхаясь, бормочет он и расплывается в улыбке, думая, что я рассказываю ему великолепный анекдот.
— Да нет, не спорное свидетельство — Пернат!
— Перлы?! — Он буквально ликует.
— Да не перлы, а Пернат!
— Дуплет? — Он гогочет от радости.
С досадой я оставляю свои безнадежные попытки.
— Вам угодно о чем-то меня спросить, сударь? — Маркер Ферри Атенштедт стоит передо мной и сдержанно кланяется.
— Да. Совершенно верно. При этом мы можем сыграть на бильярде.
— На деньги, сударь? Играем до ста, даю вам фору девяносто.
— Идет. На гульден. Может быть, начнете вы, маркер.
Его светлость берет кий, прицеливается, киксует, делает кислую мину. Такое мне знакомо: он позволит мне выбить девяносто девять, а затем одним махом пошлет все шары в лузы.
Мне становится все забавней. Я сразу перехожу к делу:
— Вы не припомните, господин маркер, давным-давно, примерно когда рухнул Каменный мост, в тогдашнем еврейском квартале вы не встречались с неким Атанасиусом Пернатом?
Косоглазый мужчина в полотняной куртке в красно-белую полоску и крохотными золотыми серьгами в ушах, сидящий на скамье у стены и читающий газету, вскакивает, пялит на меня глаза и крестится.
— Пернат? Пернат… — повторяет маркер и напряженно думает. — Пернат? Не тот ли высокий, такой худой? Шатен, коротко остриженная бородка с проседью?
— Совершенно верно.
— В то время ему было что-то около сорока? Выглядел, как… — Его светлость вдруг смотрит пристально на меня с удивлением. — Вы ему не родственник, сударь?!
Косоглазый крестится.
— Я? Родственник? Странная мысль. Нет, я просто интересуюсь им. Больше вам ничего не известно? — невозмутимо спрашиваю я, но чувствую, как замирает сердце.
Ферри Атенштедт снова раздумывает.
— Если не ошибаюсь, в свое время его считали сумасшедшим. Как-то он утверждал, что его зовут — постойте-ка — да, Лапондером! А потом выдавал себя за некоего Хароузека.
— Неправда! — вмешивается косоглазый. — Хароузек существовал на самом деле. Мой отец получил от него в наследство больше тысячи гульденов.
— Кто этот мужчина? — негромко спрашиваю я маркера.
— Перевозчик Чамрда. Что касается Перната, я лишь припоминаю, или мне кажется, по крайней мере, что позднее он женился на красивой смуглянке еврейке.
«Мириам!» — говорю я себе и впадаю в такое волнение, что у меня начинают дрожать руки, и я не в состоянии продолжать игру.
Перевозчик крестится.
— Что с вами, господин Чамрда? — удивляется маркер.
— Перната никогда на свете и не было, — кричит косоглазый. — Я не верю.
Я тут же наливаю коньяк, чтобы развязать ему язык.
— Конечно, находятся люди, утверждающие, что Пернат все еще жив, — высказывается наконец перевозчик. — Я слышал, он резчик по камню и живет на Градчанах.
— Где именно на Градчанах?
— Вот в том-то и дело, — перекрестился перевозчик. — Его дом там, где ни одна живая душа не может жить, — близ «Стены у последнего фонаря».
— Вы знаете, где его дом, господин… господин Чамрда?
— Меня туда не затащить ни за что на свете! — возражает перевозчик. — За кого вы меня принимаете? Езус Мария!..
— Но дорогу туда вы могли бы все-таки показать мне издалека?
— Это можно, — бурчит перевозчик. — Ежели вы хотите ждать до шести утра; потом я спущусь к Влтаве. Но вам я не советую! Вы свалитесь в Олений лог и сломаете себе шею! Матерь Божия!
Вместе мы идем спозаранку, свежий ветер дует с реки. От нетерпения я ног под собою не чую.
Внезапно передо мною появляется дом на Альтшульгассе.
Я снова узнаю каждое окно, изогнутый кровельный желоб для водостока, решетку, жирно сверкающие каменные подоконники — все, все!
— Когда этот дом горел? — спрашиваю косоглазого. От напряжения у меня шумит в висках.
— Горел? Да никогда!
— Ну как же! Я точно знаю.
— Да нет же.
— Но я-то знаю. Хотите пари?
— На
