Анна Кочубей - Северный ветер
Леса Эрендола, выплеснувшись зеленой волной на пески страны Хармы, не заканчивались внезапно, вытесняемые зноем пустыни, они редели постепенно. Нога путника все чаще вязла в воронках желтых песчинок — предвестниках величественных барханов, а одежда цеплялась за кустарник, покрытый острыми шипами. Ночами было по-эрендольски прохладно и душисто пахло хвоей, зато днем палящее солнце просыпалось, чтобы выпарить из растений живительную влагу. С каждом шагом на юг зелень тускнела, а суховеи вступали в свои права. На западной и восточной границе с Харматаном страну эльфов защищали гряды невысоких, но трудно проходимых гор, а в лицо землям Кенниров жарко дышала выжженная земля великой харматанской пустыни — родины диких кочевников.
Когда песка под ногами стало больше, харматанцы бросили Моран на землю и поволокли, но ее упрямство было не сломить — пленница отказывалась передвигаться самостоятельно. Пологие холмы — далекие отроги западных гор, сменяли друг друга, одинаковые, как в дурном сне. Вверх и вниз. И снова вверх. Выбившись из сил, торговцы били «злой товар», поминая Харму на всех языках, зуботычины доставались и присмиревшему Красавчику.
Группы деревьев попадались все реже. Харматанцы оставили пленников под жалкой тенью колких кустов с серо-зеленой листвой и поднялись на холм, что-то высматривая. Моран лежала щекой на песке, связанная вдоль и поперек, не двигаясь и не открывая глаз. Она вообще-то дышит? Лу наклонился ниже, закрыв лицо девушки от солнца своей тенью. Вид у пери был плачевный: расцарапанные руки и шея, разбитое лицо, песок в спутанных волосах. Красавчик набрался смелости и начал разговор, не уверенный, что она его слышит:
— Мы в Харматане, моя пери, а ты достала псов Хармы до самой печени. Пора быть благоразумнее, иначе они плюнут на деньги и прирежут тебя.
Лу немного помолчал, дожидаясь хоть какого-нибудь знака с ее стороны.
— Я поступил нехорошо, но убивать-то я тебя не хотел!
Веки Амаранты дрогнули, но остались закрытыми. Значит, жива. Красавчик примирительно заключил:
— Нам стоит держаться вместе, звезда моя. И помогать друг другу. Ты согласна?
На холме вдали показались всадники. Торговцы контрабандой, попутно выручив деньги еще и за живой товар, спешили от него избавиться, передав по цепочке далее. Прежде чем получить клеймо раба на левую щеку, пленникам предстояло пройти долгий путь через жаркие, бедные водой земли, добраться до невольничьего рынка одного из халифатов и быть купленными. Жители пустыни рабов не держали, но захватом пленных и работорговлей не брезговали.
Красавчик не понимал и четверти того, о чем переговаривались торговцы с высоким худым кочевником, замотанным в красные тряпки до самых глаз, — нелюдь плохо знал харматанский, а диалекты дикарей — еще меньше. Кочевник по имени Фарсид был очень недоволен.
Лу пнули, требуя встать. Харматанец осмотрел его, пощупав плечи и заглянув в зубы. Заметив сломанный клык, кочевник недовольно поморщился и предложил свою цену. Опустившись на колено перед Моран, он перевернул ее на спину и начал орать по-своему, указывая на веревки и следы побоев. Красавчик понял, что девушку Фарсид покупать отказывается. Торговцы горячились и спорили, указывая пальцами то на нее, то в сторону Эрендола, но кочевник отрицательно покачал головой и поднялся. Помянув Харму, один из контрабандистов вытащил нож.
— Эта эльфийка из клана эрендольских девственниц-воительниц! — сказал Лу, отчаянно надеясь, что эймарский язык кочевнику знаком.
— Человек! — возразил Фарсид.
— Нет-нет. Не совсем! Ее… — Красавчик на мгновение задумался, кто из родителей для харматанцев важнее, — ее отец — важный эльф из столицы. Из Эвенберга. Это такой город. В Эрендоле. У нее благородная голубая кровь! Посмотри на дорогие украшения.
— Ее кровь красная.
Мысленно послав дикаря к демонам, Лу немного изменил свою мысль:
— Я сказал про глаза. У нее голубые глаза, почти как у меня. Очень красивые! Светлые, как снег, — опять поругав себя за неудачное сравнение, Красавчик поправился, — как небо перед дождем.
— Она и правда невинна?
Самое важное до Фарсида доходило медленнее всего.
— Чиста, как родник. Эти злобные псы, — Лу указал на торговцев, — измывались над ней просто так, из жестокости. Она вела себя хорошо! Она нежная и послушная!
— Ее трогали?
— Только били! Не раздевали, нет! — взволнованно уверил Лу.
Фарсид перешел на харматанский, обвиняя торговцев в порче товара и назначая за девушку цену еще ниже, чем за мужчину со сломанным зубом. В таком виде сделка и состоялась.
Кочевник перерезал все сковывающие пленницу веревки. Лу испугался за свою ложь, глядя, как он освобождает девушке руки, но все обошлось. Приподняв голову Моран, Фарсид поднес к ее губам фляжку с водой. Наконец, она открыла глаза, но посмотрела не на харматанца, а на Красавчика. Прощения во взгляде Амаранты не было.
* * *Фарсид посадил Моран на лошадь впереди себя, Красавчику же предстояло пройти путь пешком, глядя в конский зад — его привязали за запястья на длинный поводок, пристегнутый к седлу. Кочевников было пятеро. Получив контрабандное зелье и живой товар, они возвращались к стоянке.
Неподкованные копыта низкорослых лохматых лошадей то мягко шагали по песчаным наносам, то тихонько постукивали по сухой твердой почве, дюны перемежались островками растительности: пустынная акация щетинилась колючими зарослями, настолько высокими, что в них мог скрыться всадник; облепиха соперничала окраской узких листьев с метелками полыни — у кого серебра больше. Амаранта попала в страну тусклого золота, состаренного металла и восхитительно-прекрасных закатов, рисующих на небе оранжевые всполохи, продолжающие линии холмов далеко за горизонтом. В Харматане была своя, особая гармония — посвист ветра, ускользающие тени облаков и поземка золотых крупинок — вечных путников, не знающих усталости.
Здесь прошла юность Ханлейта, и, наверное, ему хорошо было скакать верхом, ощущая себя свободным хоть на тот краткий миг, пока в волосах шепчут теплые вихри харматанских просторов. Совсем другое дело — медленно переваливаться с боку на бок на жестком куске кожи, провонявшем потом, конским и человеческим, да еще по пути в рабство. Кочевники переговаривались между собой, и Моран чувствовала спиной вибрацию воздуха в груди Фарсида, находя слова незнакомого языка неблагозвучными, как карканье. Рука кочевника, придерживающая ее за ребра и прижимающая слишком сильно, стала влажной и липла к телу сквозь одежду. Отвращение все нарастало. Внезапно Амаранта перекинула ногу через седло и спрыгнула с лошади на ходу. Не удержавшись на ногах, она покатилась по песку. Кочевники закричали и натянули поводья, Фарсид спешился и бросился догонять, но пленница никуда не побежала.
— Я хочу идти пешком!
Кочевник не понял или не расслышал и неумолимо потащил ее обратно к лошади.
— Я пойду сама! Сама! Ты понимаешь? — упиралась Амаранта.
Фарсид не стал вникать в причину просьбы. Моран привязали с другой стороны седла, и она пошла рядом с Красавчиком.
— Я устал и очень завидовал, пери. Тоже хотел верхом. Но с тобой вместе идти веселее.
Амаранта шла, не глядя на своего спутника.
— Что мы сейчас в заднице, виноват не я, а хреновы эрендольские обычаи. Ты сама видела — на границе живут продажные эльфы: проверяют уши, и если пленник нелюдь, от него спешат избавиться. А все потому, что остроухие за чистую кровь, вот только совокупляться с людьми эльфам строгие принципы не запрещают! Ненавижу…
— Я тоже, — откликнулась Моран, не уточняя, кого именно ненавидит она.
— Моя пери, так и знал! У нас много общего, правда же?
— Да, мы идем за одной и той же лошадью. Что такое «харамит»?
— Дословно «подруга», но смысл в другом. Харамит — не жена, а воин, при том — женщина. Жен у кочевника может быть без счета, а харамит — одна. Моя сладкая пери, у дикарей редко какая баба удостаивается чести рисковать жизнью с мужиком на равных, поэтому и отношение к ней будет особенное: изнасиловать можно жену, девку, шлюху, кого угодно, а харамит — только по согласию. И отдаться мужику она должна на виду и при всех, подтверждая серьезность своих намерений. Так что я сказал чистую правду: поимел бы тебя Ясур, гордо выбросил деньги и увез бы с собой в пустыню. Харматанец тебя заметил, когда ты Эльмантир вплавь рассекала, а позже оружие тебе сунул. Оказалось — не зря. Ты на него и не смотрела даже, а я все подмечал. Ну и помешал. Я — молодец?
— Что ты ему сказал?
— Правду: какой слабак и урод Ясур в твоих прекрасных глазах, как сильно ты его презираешь и считаешь недостойным тебе ножки мыть. Моя пери, не помню, говорила ли ты все это, но могла подумать, ведь могла же?
