Казя теперь труп - эН Ая
– Не вы, а мы, себя тоже включай, – поправил ее Склеп Иваныч. – Да кто ж знает, сколько нас по всему миру! Много.
– Ну, о,кей, а на нашем пущинском кладбище сколько?
– Двадцать восемь, – ответил Фёдр. – И, с гордостью замечу, все очень милые личности. Посетителей не пугают, пробле…
– Я не милый! – взвился Маня. – Я маньяк!!!
– Да маньяк ты, маньяк, – успокоил его Фёдр. – Прости. У нас, Казя, один маньяк и двадцать семь славных остальных.
Пока они пререкались, тетя Таня пригнулась и прошептала Казе в ухо:
– Не все милые. Разные. А Фёдра бывшая – вообще сволочуга, как по мне – лучше б уж она сгинула. К счастью, она редко появляется.
– Я маньяк, и попрошу относиться к этому со всей серьезностью! – продолжал бушевать Маня.
Он теперь стоял, выпятив грудь и молотя кулаками воздух. Смотрелось это нелепо. Связываться с ним никто не собирался. Казя отвлеклась на Маню, подавила улыбку и посетовала:
– Жаль, я не знала, что вас… Нас так много. Наверное, надо было всех пригласить на вечеринку?
– А они не пришли бы, – дружно успокоили Казю покойники.
Выяснилось, что еще постоянно на кладбище находятся старая-престарая травница и ворожея Стася Острожина, отшельница, да девушка-игроман Алинка-Малинка, годами не вылезающая из своей могилы по причине крайней степени депрессии.
– Не знала, что мертвые могут страдать от депрессии… – пробормотала Казя. – А остальные?
– А остальные – ходильники.
– Кто-о?! Холодильники?
– Не холодильники, а ходильники. От слова «ходить». Они ходят по тут-миру, путешествуют, домой редко заглядывают. Когда возвращаются, рассказывают много чего интересного. Об отелях и больницах мы в основном от них знаем. И о куче других мест. Это на Земле в реале все ограничено одним маленьким шариком-планетой. А тут совсем другое дело, они не скучают!
Казя несколько воодушевилась. Она любила путешествовать, хотя при жизни на это никогда не было ни средств, ни времени. Зачем торчать веки вечные на одном кладбище, если можно стать ходильником и в полной мере наслаждаться загробной жизнью?
– Я здорож, мне покидать пределы своей зоны ответственности нельзя, – объяснил Фёдр.
– Я маньяк, мне тем более в ходильники нельзя, – вздохнул Маня. – Мало ли что я где натворю, кого укокошу?
– Я боюсь сгинуть, – призналась тетя Таня.
– И я боюсь сгинуть, – сказал Склеп Иваныч.
– И я, – кивнул Игнат.
Лекс снял свои хипстерские очки, протер их «Доктор Кто»-шарфом и с сожалением произнес:
– Я тоже боюсь сгинуть. Да, нас двадцать восемь, из них девятнадцать – ходильники. Но более трех сотен тех, кто был с нами, сгинули. Тут есть золотое правило: если не боишься сгинуть, у тебя есть шанс стать ходильником, хотя каждое новое путешествие может стать роковым. Но если ты боишься сгинуть, то лучше даже не пробовать, наверняка сгинешь.
– Присказка у нас есть, – глухо проговорила тетя Таня. – Ходильник-ходильник, попал в холодильник, сгинул, пропал, нежить перестал.
Казя задумалась.
Нет, она определенно не хотела сгинуть.
Нет, нет.
Нет.
Глава 4
Маньяк Маня и Потусторонька
Делать нечего: пришла пора обустраиваться. Наверху шел дождь, но, как объяснил взявшийся провожать Кассимиру Маня, пройти к своей могиле можно, не выходя на поверхность. Что? Подземные ходы? Да ща-а-аз!
Они вышли из склепа Склепа на воздух, и у Кази аж дух захватило от увиденного (ну-у, возможно не дух, а что там есть у задохликов – то и захватило).
– В-в-восторг… – протянула Казя. – Вау! Как? Как это возможно?!
Можно потратить много слов, описывая что-либо. Но если аналог описываемому есть в Интернете, удобнее загуглить и посмотреть. Это тот случай, когда эффективнее загуглить «Томас Кинкейд, домики». Затем из найденного:
– выкинуть деревянные постройки, оставив каменные;
– запомнить внутреннее мягкое свечение каждого предмета;
– половину клумб и цветов ликвидировать, но добавить кусты без листьев, с причудливо изогнутыми ветками-паутинками;
– опустить небеса до уровня третьего-четвертого этажа…
– и…
И из некоторых низко висящих фиолетовых облаков выпростать деревья, растущие вниз кронами. Да, вот этот момент представить себе сложно, но тут уж придется постараться – гуглёж не поможет. Забегая вперед: некоторые дома загробного мира также построены не снизу вверх, а, наоборот, крышами вниз. Таких меньшинство, зато каждый выносит мозг.
Итак, Казя в немом восторге остановилась на пороге, ошеломленная нереальной красотой Потустороньки.
– Я думала, у вас ходы прорублены в земле между могилами. Как у крота в «Дюймовочке»… А тут!
Улица начиналась прямо у их ног – по сути, не улица, а тупик, упирающийся в склеп Склепа Иваныча. Поворачивала она метров через двести. По левую руку от Кази находились три дома: первый и третий были окружены заборчиками из больших круглых камней, средний, с тремя покатыми неровными крышами, стоял немного в глубине, и лужайка перед ним заросла так, что дом лишь местами проступал сквозь сеть веток. В нем точно давно никто не жил. По правую руку располагались всего два дома, и построены они были основательно, с размахом. Ближайший к Казе также казался нежилым, а во втором приветливо светились окна.
– Это тети-Танин дом, – пояснил Маня. – Ты не поверишь, но там за ним есть коровник и конюшня. Только в них пока ни коров, ни лошадей.
– Большой дом, – похвалила Казя.
Они пошли по улице. Мостовая оказалась мягкая, примерно как на новеньких детских площадках с резиновым покрытием.
– Дом-то большой, – согласился Маня, – да что толку? Таня хотела построить родовое гнездо и всех перевезти: мужа, детей, внуков… Ну, внуков, когда они умрут – пока все вроде живы.
– А дети ее не живы?
– Не. Так ей лет сколько!
– Сколько? Сорок?
– Какое там! Сорок ей в войну с фашистами было. Я точно знаю, потом покажу ее могилу. Терентьевы они, там все таблички, кресты сохранились. Друг на друге. Чин чином.
Казя не вполне поняла, что означает «друг на друге», однако уточнять не стала.
– Она хорошо пожила, долго, – продолжил Маня. – У них вся семья такая, нормально живут, по восемь сотен лет каждый. К ней один раз приходил один, дед двоюродный, что ли. Звал в родовое гнездо. Рассказывал обо всех. Подарков привез, птичек-свистулек.
– А чего она с ним не ушла?
– Так побоялась сгинуть! Сюда звала, обещала корову завести. Дед кивал.
– А, ясно…
– И не маньяк из них никто! – добавил Маня. – Но из ее затеи все равно ничего не вышло, с коровой в смысле.
– Может, еще выйдет… А в этом доме кто живет?
– В каком? Впрочем, неважно, в каком – на этой улице, до мостика, больше никто сейчас не обитает, тут только Склеп и Таня. Остальные – дома ходильников, до скончания веков будут стоять. А дом со скамейками брошен, скоро исчезнет, наверное.
– Как «исчезнет»?
– Не знаю. Или раззыбится, или его тьма-кусты слопают. Какой из этих процессов раньше произойдет, никому не ведомо.
Казя не поняла, и они специально подошли поближе, чтобы рассмотреть детали.
– Тьма-кусты – это вот эти ветки-сетки-нитки-паутины – называй, как хочешь. Видишь их?
– Вижу, конечно! А как они дом едят? Тут нет следов укусов и не разрушено ничего.
– Они каждый камень, каждый кирпич превращают в губку. Любой материал становится пористым. И потом в один момент – вжух! – и нет дома.
– Жуть какая. А раззыбится – это как?
– Это сложнее объяснить. Ты дом четко видишь?
– Ну… – Казя присмотрелась. – Да, четко. Только тьма-куст мешает.
Маня отрицательно покачал головой:
– Ты невнимательна. На самом деле сквозь стены уже проглядывает интерьер. Кроме того, в ветреную погоду все колышется, как если смотреть на отражение в воде. Брошенные дома постепенно становятся зыбкими и в конце концов могут раззыбиться.
– Типа развоплотиться?
