Казя теперь труп - эН Ая

Для удобства перешли в другое помещение, менее винтажное и более светлое, с диванчиками вдоль стен. Диванчики, судя по всему, были сдублены из автомобилей, заезжавших на территорию кладбища.

– Вопрос первый. Я теперь точно не живая и не живу?

– Точно, – кивнул Лекс. – Абсолютно точно. Жизнь – это способ существования биологических организмов. Это определение, из учебника. Я биофизик, я знаю. Ты более не являешься биологическим организмом, твое тело там, в реальном мире, претерпевает процесс разложения и с некоторых пор не имеет к тебе никакого отношения.

– Тут я поспорил бы, – встрял Игнат. – Смотрите. Допустим, я ехал на машине, проткнул шину и сменил колесо. Имеет ли выброшенное мной колесо отношение к моей машине? Имеет! Хотя функциональной нагрузки уже не несет.

– Человек не машина, а труп не человек, – возразил Лекс. – И вообще, не будем философствовать: мы собрались, чтобы ответить Казе на конкретные ее вопросы.

– Так надо же честно отвечать! А не абы как.

– Не спорьте, – попросила Казя. – Главное я уловила: я теперь точно не состою из печени, почек и селезенки.

– И далее по списку, – закивал Лекс. – Да.

– А из чего я тогда теперь состою и сколько буду жить… То есть существовать в таком состоянии?

Лекс пожал плечами. Склеп Иваныч ответил:

– Да сколько угодно.

Маня сказал:

– Пока не надоест. А как надоест – обращайся. Помогу.

И заговорщицки подмигнул. Тетя Таня треснула Маню по башке.

– Вообще говоря, еще случаются ситуации распада, – задумчиво протянул Лекс. – Распада личности. У живых это болезнь Альцгеймера, а у мертвых иначе, но все равно распад…

Лекса немедленно осадили, заявили, что это бывает столь редко, что об этом и толковать не стоит. Нежúть можно веками.

– Хорошо, – сказала Казя. – Второй вопрос: где остальные? Те, кто были похоронены за день до меня, за три дня, за неделю. Тут должно быть много народу. Хотя бы моя бабушка: она умерла два года назад и лежит где-то на этом кладбище. Я могу найти ее могилу – отчего-то мне это пришло в голову только сейчас, но не суть. Почему среди нас нет хотя бы моей бабушки? Короче, обобщая: где все?

Ответом Кассимире было дружное гробовое молчание.

– Склеп, отвечай.

– Пусть Фёдр скажет, он здорож, ему и слово, – буркнул Склеп.

Фёдр откашлялся:

– Видишь ли, Казя, у нас для тебя есть две новости, плохая и хорошая. Хорошая, собственно, не новость, поскольку ты ее уже знаешь. Это то, что ты есть после смерти и что ты с нами. Можешь устраивать вечеринки, общаться, задавать вопросы, дублить еду и одежду. Ты же рада?

– Рада. А плохая?

– Плохая состоит в том, что большинство людей после смерти никак не существуют, вообще никак. А если и существуют, то… Как по мне, лучше уж сразу, чтобы всё так всё, словно и не было. Полагаю, твоей бабушки просто больше нет.

– Не большинство, не большинство! – вскочил с места Лекс. – Наши потустороньковские ученые провели исследования и доказали, что таких менее пятидесяти процентов! Две трети или даже три четверти продолжают свой путь, и многие могут выбирать.

– Многие? Выбирать?! – взорвалась тетя Таня. – Это кто многие? Почти всех или в отель, или в больницу помещают! Говорите уже правду-то!

– Дайте мне слово! – поднял руку Игнат. – Что плохого в отеле? Я был в отеле. Оттуда вполне спокойно можно попасть и в родовое гнездо или вот, например, обратно на кладбище.

– Тебе повезло.

– Везение – сказки!

– Не сказки!

– Ша! – хлопнул ладонью по столу Фёдр. – Давай следующий вопрос.

Казя задумалась. Затем сказала:

– Мне надо подытожить. Итак, часть людей умирает – и баста, их больше нет.

– Да.

– Остальные попадают в некие места, которые вы условно называете «отель» и «больница».

– Да, но не совсем. Не все остальные. Кого ангелы забирают, кого…

– О, а ангелы есть?

– Да! И да ну их в пень! – сплюнул Маня.

– «Ангелы» – такое же условное название, как «отель» и «больница», – сказал Лекс. – Потустороньковские ученые предпочитают называть их спутниками, и их появление нисколько не зависит от вероисповедания и вообще от представления каждого человека об устройстве мироздания. Некоторые умершие сразу видят спутников, условный туннель, свет в его конце и всякое такое. Многих за порогом жизни немедленно окружают родственники. Это кому как повезет.

– Опять ты о везении!

– Меня, например…

– А меня…

– А я…

Фёдр демонстративно скрестил на груди руки и вытянул ноги. Склеп Иваныч достал из кармана хлопушку и выстрелил. Из нее посыпались конфетти. Все нехотя умолкли.

– А почему меня никто не встретил? – спросила Казя. – Часто бывает, что тебя вообще совсем никто не встречает?

– Нет, – сказал Лекс.

– Нет, – сказала тетя Таня.

– Нет, – сказал Маня, – разве что ты маньяк, сгинувший в непроходимой тундре. Маньяк, от которого даже ангелы отказались. Маньяк, про которого…

– Тундра ты непроходимая! – фыркнул Лекс. – Мох с ягелем непролазным. Ангелы, то есть спутники, ни от кого не отказываются! Ни. От. Кого!

– Суки они, – проскрежетал то ли зубами, то ли костями Маня.

«А есть ли у нас теперь зубы и кости, если нет печенки и селезенки?» – подумала Казя, но всерьез озадачиваться этим вопросом не стала.

– Еще часто бывает так, что детей никто не встречает, – сказал Фёдр. – Нам всем это кажется несправедливым и диким, но многое в природе дико и несправедливо.

Далее все опять заговорили одновременно. «Сборище безумцев, а не тихий загробный мир!» – подумала Казя. Понять что-либо в этом гомоне было решительно невозможно.

– У каждого взрослого человека есть незримый спутник, а то и два.

– Ангел-хранитель, что ли?

– Ну, в первом приближении можно и так назвать.

– Да я ж тебе говорил, никакие это не ангелы, называй их спутниками.

– Не путай деваху, хранители – не спутники.

– А вспомни того дитенка, который в обнимку со своей любимой пожарной машиной три дня стоял потеряшкой, пока за ним не явились.

– Так дети – другое, а Казя взрослая!

– Ну ты даешь, это когда было, в девяностые годы!

– И что, что в девяностые?

Фёдр встал, поднял руку, галдеж слегка стих.

– Я буду говорить. Короче. Детей часто опекают умершие родственники, и бывает так, что они недоглядят или отвлекутся, бац – и ребенок при семи няньках без глазу. Или угодил внезапно под автобус, попал на тут-свет, а рядом никого… Такое, правда, редко бывает, но случается.

– На тут-свет? – переспросила Казя.

– Люди бы сказали «на тот свет», но для нас он «тут-свет», – вставила свои пять копеек тетя Таня.

– А. Ясно.

– Но когда ребенок растет, рано или поздно у него появляется спутник. В восемнадцать уже у каждого гарантированно есть хоть один спутник.

– Будь он неладен… – процедил Маня.

– Конечно, и спутник может отвлечься…

– Не может!

– Может!

– Так ее даже отпевали, алё! Отпевали, оплакивали, а она тут одна-одинешенька!

Все вновь принялись галдеть. Казя начинала улавливать в этом хаосе полезную для себя информацию. Самое важное: ее новым знакомым было совершенно непонятно, почему за ней, самой обычной совершеннолетней девушкой, после ее смерти никто не явился, ибо встречали всех: и внезапно погибших, и тяжело болеющих, и убийц, и алкашей, и сирот, и… Одним словом, всех, не являющихся какими-то непонятными «одноразиками» – но в тех случаях и встречать было бы некого, так что про одноразиков можно сразу забыть, Казя – не одноразик, что бы это ни означало.

Конечно, теоретически могла произойти ошибочка, хотя о такого рода ошибках ни Фёдр, ни остальные слыхом не слыхивали – никогда прежде подобного не было. Но, даже теоретически, это не в Казином случае, поскольку ее отпевали.

Дурдом и сплошные непонятки.

– У меня вопрос! – сказала Казя. – Я его уже, кажется, задавала, но то ли мне не ответили, то ли я пропустила что-то. Так или иначе, некоторые – вот вы, например, – не попали ни в отель, ни в больницу, а остались тут. А сколько таких, как вы?