Мишель Ходкин - Неподобающая Мара Дайер

И не потому, что я согласилась принять участие в плане насчет «Тамерлана», хотя и знала, что это опасно. Не потому, что не смогла наскрести хоть капельку предчувствия. Это было моей виной потому, что действительно, в буквальном смысле слова было моей виной… Потому что я изничтожила психушку, когда в ней находились Рэчел и Клэр, как будто дом был всего лишь пачкой бумажных платков у меня в кармане.

Я содрогнулась, вспомнив картины, которые вызывала в воображении после убийства хозяина Мэйбл и смерти мисс Моралес. Я не была сумасшедшей.

Я была смертельно опасной.

Рука Ноя перебирала мои волосы, и ощущение было таким восхитительным, таким болезненно восхитительным, что мне с трудом удавалось не плакать.

— Мне надо идти, — ухитрилась прошептать я, хотя мне не хотелось никуда идти.

Мне не хотелось нигде быть.

— Мара?

Ной приподнялся на локте.

Его пальцы пробежали по моей скуле, разбудив мою кожу.

Сердце мое не забилось быстрей. Оно вообще не билось. У меня не осталось сердца.

Ной мгновение изучал мое лицо.

— Я могу отвезти тебя домой, но у твоих родителей появятся вопросы, — медленно проговорил он.

Я ничего не сказала. Не могла. Мое горло было как будто полно битого стекла.

— Почему бы тебе не остаться? — спросил он. — Я могу пойти в другую комнату. Скажи хоть слово.

Мне не удалось сказать и слова.

Ной сел рядом со мной, матрас прогнулся под его весом. Я почувствовала его тепло, когда он подался ко мне, смахнул мои волосы в сторону и прижался губами к моему виску. Я закрыла глаза и запомнила это.

Он ушел.

Дождь хлестал в окно, а я зарылась в его постель и натянула покрывало до подбородка. Но от завывания моих грехов не существовало убежища в постели Ноя или в его руках.

51

Когда Ной вез меня на следующее утро домой, сидеть рядом с ним было худшей из пыток. Было больно смотреть на него, на его омытые солнцем волосы, на обеспокоенные глаза. Я не могла с ним разговаривать. Я не знала, что сказать.

Когда он остановился на нашей подъездной дорожке, я сказала, что не очень хорошо себя чувствую (правда) и что позвоню ему позже (ложь). Потом пошла в свою комнату и закрыла дверь.

Мама нашла меня после обеда в постели, с опущенными жалюзи на окнах. Солнце все равно просачивалось через них, бросая на стены, потолок и мое лицо яркие полоски.

— Ты заболела, Мара?

— Да.

— Что с тобой?

— Все.

Она закрыла дверь, а я повернулась в коконе своих простынь. Я была права: что-то со мной происходило, но я не знала, что делать. Что я могла сделать? Вся моя семья переехала сюда ради меня, переехала, чтобы помочь мне убраться от моей мертвой жизни, но трупы следовали за мной повсюду, куда бы я ни отправлялась. И что, если в следующий раз, когда такое произойдет, вместо Рэчел и Клэр будут Даниэль и Джозеф?

Холодная слеза скользнула по моей горящей щеке. Она защекотала мое лицо рядом с носом, но я не вытерла ее. И следующую слезу. И вскоре утонула в слезах, которыми так и не заплакала на похоронах Рэчел.

На следующий день я не встала, чтобы пойти в школу. И еще на следующий. Теперь мне больше не снились кошмары — к несчастью. Потому что я заслужила их. Я дышала — вдох и выдох, — тогда как Рэчел никогда больше не будет дышать. Если бы я не существовала, она бы все еще жила.

Забвение, которое приходило во сне, было блаженством. Мама приносила мне еду, но в остальное время оставляла меня в покое. Я подслушала, как они с отцом говорят в коридоре, но мне было так на все плевать, что меня не удивило услышанное.

— Даниэль говорил, что ей становится лучше, — говорил отец. — Я должен отказаться от этого дела. Она даже не ест.

— Думаю… Думаю, с ней все будет в порядке. Я разговаривала с доктором Мейллард. Ей просто нужно еще немного времени, — сказала мама.

— Я этого не понимаю. Она так хорошо себя чувствовала.

— Наверное, день рождения оказал на нее такое тяжелое воздействие, — отозвалась мама. — Она стала на год старше, а Рэчел нет. Естественно, что ей приходится нелегко. Если к четвергу, когда у нее прием у врача, ничего не изменится, начнем беспокоиться.

— Она так изменилась, — сказал отец. — Куда девалась наша девочка?

Когда той ночью я пошла в ванную, включила свет и посмотрела в зеркало, чтобы проверить, смогу ли я ее найти, на меня уставилась оболочка девочки, которую не звали Марой. Интересно, как я убила ее?

А потом я нырнула обратно в постель, с дрожащими ногами, со стучащими зубами, потому что это было страшно, слишком страшно, а я не была храброй.

Когда тем вечером в моей спальне появился Ной, мое тело поняло это раньше, чем смогли подтвердить глаза. Он принес книгу «Плюшевый кролик»[75] — одну из моих любимых. Но я не хотела, чтобы он тут был. Вернее, не хотела сама тут быть. Но двигаться не собиралась, лежала на кровати лицом к стене, когда он начал:

— Длинными июньскими вечерами, в папоротнике, который сиял, как заиндевевшее серебро, послышались мягкие шаги. Выпорхнули белые мотыльки. Она держала его в руках, прижав к себе, на ее шее и в волосах были жемчужные капли, — говорил Ной. — «Что такое Настоящий?» — спросил мальчик. «Это то, что происходит с тобой, когда девочка любит тебя долго, долго. А не просто играет с тобой. Действительно тебя любит». — «Это больно?» — спросил мальчик. «Иногда. Но когда ты Настоящий, ты не возражаешь против того, чтобы тебе было больно». Она спала с ним, ночник горел на каминной полке. Любовь шевельнулась.

Хм-м.

— Нежно качнулась, — сказал Ной. — Громкий шорох. Тоннель в постели, разворачивание свертков. Ее лицо покраснело…

Как и мое.

— Полусонная, она подползла к подушке и прошептала в его ухо, влажное от…

— Это не «Плюшевый кролик», — сказала я.

Голос мой был сиплым — я долго молчала.

— С возвращением, — сказал Ной.

Мне нечего было сказать, кроме правды.

— Это было ужасно.

Ной ответил тем, что профанировал доктора Сьюза.[76] «Одна рыбка, две рыбки, красная рыбка, голубая рыбка» стали учебным рифмованным пособием по фелляции.

К счастью, Джозеф вошел в мою комнату как раз тогда, когда Ной продекламировал просто очередное название. «Новые приключения Любопытного Джорджа».

— Можно мне послушать? — спросил мой брат.

— Конечно, — ответил Ной.

Мой разум осквернили непристойные образы Человека в желтой шляпе и его обезьянки.

— Нет, — сказала я.

Мой голос звучал приглушенно — я уткнулась лицом в подушку.

— Не обращай на нее внимания, Джозеф.

— Нет, — громче сказала я, все еще лежа лицом к стене.

— Иди, сядь со мной рядышком, — сказал Ной моему брату.

Я села в постели и бросила на Ноя испепеляющий взгляд.

— Ты не можешь ему такое читать.

Улыбка преобразила лицо Ноя.

— Почему бы и нет? — спросил он.

— Потому что. Это отвратительно.

Ной повернулся к Джозефу и подмигнул.

— Тогда в другой раз.

Джозеф покинул комнату, но, выходя, улыбался.

— Итак, — осторожно проговорил Ной.

Я сидела, скрестив ноги и запутавшись в простынях.

— Итак, — отозвалась я.

— Тебе бы хотелось послушать о новых приключениях Любопытного Джорджа?

Я покачала головой.

— Ты уверена? — спросил Ной. — Он был такой противной обезьянкой.

— Пас.

Тогда Ной бросил на меня взгляд, который разбил мое сердце.

— Что случилось, Мара? — спросил он тихо.

Стояла ночь, и, может быть, потому, что я устала, или потому, что я начала говорить… Или потому, что он впервые задал мне вопрос, или потому, что Ной был таким душераздирающе, невозможно красивым, сидя на полу рядом с моей кроватью, окруженный ореолом света лампы — но я ему рассказала.

Я рассказала ему все, с самого начала. Я ничего не утаила. Ной сидел неподвижно, как камень, глаза его не отрывались от меня.

— Иисусе Христе, — сказал он, когда я закончила.

Он мне не поверил. Я отвела взгляд.

— Я думал, что спятил, — сказал Ной самому себе.

Я быстро посмотрела на него.

— Что? Что ты сказал?

Ной пристально глядел на стену.

— Я видел тебя… Ну, во всяком случае, твои руки — и слышал твой голос. Я подумал, что схожу с ума. А потом ты появилась. Невероятно.

— Ной, — сказала я.

Выражение его лица было отстраненным. Я потянулась и повернула его голову к себе.

— О чем ты говоришь?

— Только твои руки, — сказал он, взяв мои ладони в свои и повернув их. Он согнул мои пальцы, разглядывая их. — Ты прижимала руки к чему-то, но было темно. У тебя болела голова. Я видел твои ногти, они были черными. У тебя звенело в ушах, но я слышал твой голос.

Его фразы в совокупности не имели смысла.

— Я не понимаю.

— До того, как вы сюда переехали, Мара. Я слышал твой голос до того, как вы сюда переехали.