Больничные байки - Ольга Рубан
Лиза задрожала, ткнулась Ксюше в шею холодным носом и вдруг жалобно попросила:
— Помоги мне, подружка, а?
Повисла пауза. Ксюша рада была, что Лиза не видит ее лица. Она облизнула губы, поколебалась и, наконец, спросила:
— Как?
— Подари ей что-нибудь красивенькое. Я же знаю, у тебя есть. Она это любит. И попроси за меня… А я, как мама приедет, тебе верну, сколько скажешь.
— Может, ты сама?
— Нет, она же меня грохнет сразу! Я даже сказать ничего не успею…
Ксюша кивнула, несколько минут собиралась с силами, потом вылезла из кровати и поплелась в коридор. Нет, она не верила в Лизкины домыслы, но ей понравилась мысль помирить и успокоить девчонок. У обеих один враг — рак, и ни к чему заводить новых. Она мысленно кивнула, гордая собой. И Настя — психолог — ее бы похвалила.
…
Пакеты валялись там же, где она их бросила. Порывшись, достала пару пузырьков с лаком для ногтей, коробку малинового зефира и, припадая на одну ногу, зашла к детдомовцам.
Нерадостное зрелище даже по меркам детской онкологии. Целых пять кроватей воткнуты в маленькое, душное помещение, действительно, напоминающее казарму. Правда, заняты были только три, а остальные щетинились панцирными сетками. Голые стены, пустые тумбочки, запах лекарств и мочи от притаившихся под койками ночных горшков.
«Мою… мою… у меня… возьми»
Умоляющий шёпот оборвался, когда Ксюша вошла. Малыши собрались вокруг ревущей навзрыд Чусюккей, как волхвы у колыбели Христа, протягивая свои дары — кто надкусанную булку с изюмом, кто куклу со стоящими дыбом волосами, кто застиранные пестрые носочки. Издали могло показаться, что они успокаивающе поглаживают плачущую девочку по плечам и голове, но вблизи было ясно, что ладошки их гуляют в нескольких сантиметрах от ее тела, гладя лишь воздух.
«Не мистифицировать…», — напомнила себе Ксюша и, подойдя к странной девочке, протянула собственные дары.
Среди «волхвов», при виде их, пронесся разочарованный вздох. Ребятишки стали расходиться по своим койкам.
— Это тебе от Лизы, — немного нервно произнесла Ксюша, кладя Чусюккей на колени зефир и пузырьки, — Она просто… расстроена была. Павлик — ее друг, понимаешь? Ей показалось, что… ты его обидеть хочешь, пока он… слаб. Не держи на нее зла… ладно?
Чусюккей тут же перестала всхлипывать, вскинула на Ксюшу глаза, словно запоминая, и кивнула. Потом проворно раздербанила коробочку, достала зефирину и сунула в рот.
Ксюша отвела глаза, изо всех сил сдерживая брезгливую гримасу. Она раньше как-то не присматривалась к девчонке, а сейчас присмотрелась. Более некрасивого ребенка она в жизни не видела. Линия волос начиналась у самых бровей, словно у девочки вовсе не было лба. Припухшие узкие глаза на скуластом, худом лице пугали своей темнотой и пустотой. Как-то Ксюша смотрела научпоп про австралопитека Люси — прародителя человека. У нее там были такие же глаза — звериные. Рот же с неожиданно толстыми, припухшими губами напоминал мясистую воронку, беспорядочно утыканную мелкими, редкими и желтыми зубами, вызывая уже совершенно иные ассоциации — с какими-нибудь крупными морскими червями, вроде миксин.
Ксюше не терпелось уйти, но она не могла, не убедившись, что Лиза прощена.
— Ты… простишь ее? — спросила она, все так же избегая зрительного контакта.
— Она не говорит по-русски, — ехидно отозвалась одна из девчонок, — И не понимает.
— Как же…?
— Ке́м-га́? — вдруг просипела Чусюккей с вопросительной интонацией. Голос жуткий, низкий, совсем не подходящий маленькой девочке.
— Что? — Ксюша растерянно оглядела малышей в поисках «переводчика», но те отводили глаза, — Ты прости, я только русский знаю… Я пойду, ладно?
Она торопливо выскользнула в коридор. Отчаянно захотелось в душ и кусок ядреного хозяйственного мыла, чтобы смыть с себя эту Чусюккей, хотя она к ней даже не прикоснулась. Воздух в коридоре показался свежим и сладким, как в весеннем лесу. Из-за двери их палаты раздавались всхлипывание Лизки и приглушенные, строгие голоса старшей сестры и заведующей:
— Что на тебя нашло?
— Я не знаю! Ничего не помню… В игровой была, а потом Ксюха…
— Ты понимаешь, что это недопустимо? Если поступит жалоба от родителей…
— Понимаю! Я не хотела! Мне просто померещилось…
Женщины вышли из палаты, сухо улыбнулись Ксюше и пошли по коридору. Девочка уловила обрывки их фраз:
— Может, стоит Анне Николаевне…
— … нажалуется…
— … ведь детдомовская…
— … по-русски не говорит…
— А если…
— … ерунда
Глава 3
Пашка угасал. Митхун с Петюном не отходили от его кровати, изо всех сил стараясь взбодрить. Смотрели вместе стримы игр, натужно хохотали, таскали ему из столовки сладкие рогалики, которые врач Павлу есть запретила, и скармливали по кусочку, как коту.
Потом к нему подселили мать, переведя мальчиков в освободившуюся плату, и им оставалось только приходить в гости.
— Позовите ее! — хрипел Паша, стараясь унять клокочущую в легких жидкость, — Мне надо извиниться…
— Кого это? — с подозрением спрашивала мать.
— Мы звали, — виновато отвечали друзья, — Она не идёт…
— Силой тащите!
Мальчишки боязливо переглядывались. Тащить девочку силой никто не хотел. Включая Лизку, которая после недавней потасовки, вообще старалась не выходить из палаты и целыми днями занималась тем, что расчесывала свой парик или смотрела сериалы.
Ксюша же старалась вернуться «в колею» и, несмотря на ухудшающееся самочувствие, упорно ходила в игровую, помогала тете Зое в столовой и всячески пыталась ободрить отца, который теперь, когда самое страшное уже было сказано мамой, приходил каждый день и приносил дорогие подарки.
Эти встречи были самым тяжелым в её и так непростой жизни. С мамой было иначе. Для мамы она по-прежнему была полноценным, живым человеком. Для отца же она уже лежала в гробу под двумя метрами земли. Это ей на могилу он приносил айпенсилы, кукол, тонны конфет и мягкие игрушки. И единственное, чем она для него отличалась от других мертвецов — это противоестественной способностью двигаться и говорить.
Пока что…
— Ну, успокойся, — стыдливо упрашивала она его, — Посмотри… видишь, того малыша?
Отец, играя желваками, кивнул.
— Еще совсем недавно говорили, что у него нет шансов. Я сама слышала, что…
Ксюша вдруг запнулась и умолкла, всматриваясь в пацанёнка лет четырёх, которого возбужденные родители кутали в сто одёжек на выход.
Ведь именно в его палате после потасовки Чусюккей спряталась от Лизы. И именно его мама взяла потом девочку под свою опеку, в то время как остальные мамаши продолжали инстинктивно детдомовских сторониться. Она попыталась вспомнить, какой
