Наль Подольский - Он убивает ночью

Вскоре в лаборатории стал появляться ученый-физиолог, также специалист высочайшего класса. В результате совместной работы двух научных светил возник наконец всего за несколько дней до начала процесса документ, который хоть как-то устраивал адвоката. Там говорилось, что предъявленный для экспертизы рубин, весом сто сорок семь карат и таких-то размеров, обладает набором свойств, позволяющих ему вступать во взаимодействие с нервной системой человека, вследствие чего в нервных цепях последнего могут активизироваться процессы, соответствующие низкочастотному, так называемому альфа-ритму, вызывающему сначала подавленное состояние, а при дальнейшей активной раскачке — панический страх, шок и смерть. Александр Петрович заметно повеселел, тем более что Горн сказал, с его стороны возможен сюрприз, но отказался намекнуть какой. Он воспринимал теперь предстоящий суд как свое личное дело и говорил о нем в терминах «если мы выиграем» или «если мы проиграем».

Одновременно с подготовкой защиты Александр Петрович составил бумаги, относящиеся к передаче рубина в Алмазный фонд. Сие событие ожидалось сразу по окончании суда. Горн подписал, не читая, все, что адвокат принес по этому поводу, но удивился количеству бумажек. Они действительно в большинстве не имели пока никакого смысла, но должны были его обрести по дополнении личным ходатайством нашедшего камень гражданина Самойлова о выплате полагающегося вознаграждения. Больших надежд на успех этого предприятия Александр Петрович не питал, но шанс все-таки был, и пренебрегать им не следовало. Профессор Горн об этой стороне дела, естественно, ничего не знал.

Судебный процесс по делу Серова с самого начала привлек внимание прессы. Уже в первый день слушания было полно репортеров, а в последующие два дня появились телевизионные камеры, и под занавес прикатила даже съемочная группа Би-би-си.

В отличие от Горна, по натуре предрасположенного быть победителем и настроенного весьма бодро, Александр Петрович особого оптимизма не испытывал. Да и победу в создавшейся ситуации оба понимали неодинаково: для адвоката выигрыш дела означал оправдательный приговор или значительное смягчение наказания, а для ученого — признание камня убийцей. Тем не менее Диане Серовой, сильно приунывшей к началу процесса, Александр Петрович сказал:

— Погодите посыпать голову пеплом. Суд — всегда игра, а в игре случается разный расклад.

— Вы о чем это? — удивилась она.

— Я надеюсь на помощь со стороны обвинения.

Она недоуменно пожала плечами, но вопросов задавать больше не стала.

Обвинительное заключение читал прокурор. Его основная идея состояла в том, что в двух идентичных эпизодах идентичные зверства — дело рук одного человека. А раз так, то исчерпывающая доказанность второго, последнего, эпизода компенсирует недостаточность улик по первому эпизоду, афганскому. В военных условиях непросто обеспечить нужный уровень следствия, а такому ловкому человеку, как Серов, не составило большого труда обмануть запуганных им и измотанных войною солдат. Особо упоминалась забавная выдумка подсудимого — о гигантском драгоценном камне, которого никто ни разу не видел. Оказывается, не подсудимый, а именно этот камень совершил оба преступления и затем бесследно исчез.

Александр Петрович изображал лицом хмурую озабоченность, чтобы прокурор раньше времени не заметил, насколько его построения по душе адвокату. Ловушка для прокурора была готова, и следовало помочь ему как можно глубже в нее залезть.

Начался допрос свидетелей обвинения. Почти все они, соседи по дому, давали показания по второму, последнему, эпизоду. По первому эпизоду, афганскому, был вызван лишь военный врач, подтвердивший полную тождественность картины увечий в обоих случаях. В остальном по афганскому эпизоду обвинение пользовалось материалами дознания, полученными из архива военной прокуратуры.

Обвинитель вел себя напористо и бесцеремонно. Когда первый свидетель кончил рассказывать, как он выбежал из квартиры на крики и увидел Серова, державшего за плечи изуродованного им человека, прокурор спросил:

— Можно ли сомневаться в том, что увечья жертве нанес подсудимый?

— Нет.

— Почему вы так думаете? — решил вмешаться судья.

— Так у него же была кровь на руках, — обиженно объяснил свидетель. — И он держал его своими ручищами, знаете, как курицу, когда шею сворачивают.

— Скажите, — продолжал прокурор, — вы заметили на лице подсудимого смятение или страх перед содеянным?

— Нет, я даже удивился. Он смотрел на него вроде как с любопытством, может, думал, что бы с ним еще сделать.

— Вы как-нибудь объяснили себе этот факт?

— Я подумал… говорят, там, в Афгане, они вытворяли всякое… Может быть, такие разборки для них дело привычное.

— У меня все, — заключил обвинитель.

Последняя сентенция свидетеля вызвала брезгливую мину у судьи, у адвоката — улыбку, а в зале — легкий шумок. Все ждали, что адвокат немедленно прицепится к этой реплике, но он задал совсем другой вопрос:

— Скажите, свидетель, у вас есть причины плохо относиться к Серову?

— Конечно нет. Вот еще.

— Значит, ваше заявление в милицию надо считать признаком хорошего отношения?

— А что тут такого? Он мне угрожал.

— За что?

— Просто так, ни за что.

— В заявлении говорится другое. Когда же вы дали ложные показания, сейчас или тогда?

— Ему взбрендило, что я приставал к его жене. Только этого не было.

Среди публики прокатился смешок.

— У меня все. Прошу приобщить данную справку к делу. — Адвокат положил на стол секретаря бумажку и сел на место.

Показания остальных свидетелей отличались лишь мелочами. Всех их своими вопросами, отнюдь не всегда корректными, прокурор подводил к предположениям, что второй эпизод дела Серова есть прямое продолжение первого эпизода, афганского. Следуя своей концепции, обвинитель стремился спаять оба эпизода дела в одно неразрывное целое. Это было очевидно. Но одновременно происходило невероятное: адвокат, по общим понятиям призванный противодействовать обвинению во всем, вплоть до мелочей, не только ему не мешал, но даже иногда и подыгрывал. Получалась игра в одни ворота, приводившая суд и публику в недоумение, а прокурору причинявшая беспокойство. Он чувствовал здесь подвох и последнему из свидетелей уже не стал задавать своих любимых вопросов.

Тогда сам адвокат небрежно спросил:

— Как вы думаете, мог ли подсудимый нечто подобное совершить ранее?

Судья было вскинулся — вопрос не лез ни в какие ворота, — но промолчал.

Свидетель загнанно оглянулся на прокурора, почему-то покраснел и выпалил:

— Ясное дело, мог.

Публика отреагировала взрывом смеха, и судье пришлось назидательно постучать карандашом по стакану перед тем, как закрыть заседание.

На второй день пошли свидетели защиты. По первому эпизоду у адвоката имелись письменные показания двадцати трех человек, но на суд он вызвал всего шестерых. Как только начался их опрос, в зале суда стала воссоздаваться — это почувствовали все — атмосфера той душной афганской ночи, которая настолько прочно врезалась в память каждого свидетеля, что ответ «Я не помню» не прозвучал ни разу.

Подробному исследованию подверглись пятнадцать минут той ночи, пять минут до момента «ноль» — момента начала криков пострадавшего, и десять минут — после. Для каждого человека был составлен график его передвижений, наблюдений и действий в эти пятнадцать минут. Сопоставление графиков разных людей дало превосходный результат. Все события получили точную привязку во времени. Показания в зале суда должны были лишь подтвердить точность предъявленных графиков.

Адвокат вел допрос жестко, вынуждая свидетелей говорить о подробностях, иногда и неловких. Солдаты потели, краснели, но отвечали. Например, одна пара курила косяк на двоих, и они уже собирались «снять пятку», когда услышали далекую автоматную очередь, а последние затяжки сделали, когда послышались крики, то есть в момент «ноль». Затем они увидели, как с вышки спускается человек. Этим подтверждались показания часового, что Серов начал спуск с вышки в момент «плюс пять секунд». Другой солдат справлял малую нужду и слышал доносившиеся со склона горы тявканье и плач шакалов, а застегивал штаны уже наспех, потому что услышал автоматную очередь и думал: сейчас будет боевая тревога. Но часовой и Серов на вышке тоже слышали плач шакалов и обменялись по этому поводу репликами, чем устанавливалось, что в момент «минус сорок» сержант находился на вышке. Так образовалась прочная сетка событий, не оставлявшая места для произвольных предположений. Теперь алиби Серова подтверждалось не только показаниями часового, которого, по намекам прокурора, сержант мог запугать, но и еще по меньшей мере трех человек. Предположение прокурора о том, что Серов, изувечив несчастного узбека, мог успеть вымыть руки до прихода остальных, тоже никуда не влезало, ибо сержант был у своего барака в момент «плюс двенадцать», а первая группа из четырех солдат прибежала туда же в «плюс четырнадцать». Даже если бы Серов был чародеем и за две секунды мог слетать в умывальную, то на этот счет были показания солдата, который стирал там свои носки — и делал это с завидным хладнокровием на протяжении всего эпизода.