Мокрое сердце - Вадим Носоленко
Альберт понимал. С его улучшенным зрением он видел то, что только начинала замечать Маргарита, — лёгкое, почти неуловимое свечение под кожей. Не болезненное свечение лихорадки, а что-то иное — словно сама жизнь под кожей девочки стала интенсивнее, ярче, полнее.
— Мы должны быть готовы к любым изменениям, — тихо сказал он, больше для себя, чем для коллег. — Включая те, которые мы не предсказывали.
Елена бросила на него обеспокоенный взгляд, но ничего не сказала. Они оба помнили Лаврова, его необычные способности, его изменённое восприятие мира. Что, если то же самое произойдёт с ребёнком?
Но эти тревоги отступили на второй план, когда, на исходе четвёртого часа наблюдения, веки Ксении дрогнули, а затем медленно открылись. Девочка смотрела в потолок неясным, не полностью сфокусированным взглядом.
— Ксения? — мягко позвала Елена, наклоняясь к ней. — Ты меня слышишь?
Девочка медленно повернула голову. Её взгляд постепенно обретал ясность, фокусируясь на лице Елены.
— Доктор… Воронина? — тихо произнесла она, и её голос, хотя и слабый, звучал яснее, чем за все дни болезни.
— Да, милая, — улыбнулась Елена, сдерживая эмоции. — Как ты себя чувствуешь?
Ксения помолчала, словно прислушиваясь к своим ощущениям.
— Странно, — наконец сказала она. — Не больно… просто странно. Как будто внутри… что-то движется.
Альберт и Елена обменялись быстрыми взглядами. То же ощущение, о котором говорил Лавров, — физическое восприятие наномашин.
— Это часть лечения, — спокойно сказал Альберт, подходя к кровати. — Новое лекарство, которое помогает твоему телу выздоравливать.
Ксения перевела взгляд на него, и Альберту показалось, что в её глазах мелькнуло что-то — не обычное детское любопытство, а более глубокое, более проницательное понимание.
— Оно… живое? — спросила она, и этот вопрос заставил Альберта замереть.
— Почему ты так думаешь? — осторожно спросил он.
— Потому что… — Ксения запнулась, как будто подбирая слова для чего-то, что трудно описать, — оно как будто… разговаривает со мной. Не словами. Просто… я чувствую, что оно хочет мне помочь.
Альберт почувствовал, как по его спине пробежал холодок — смесь восхищения и тревоги. Наномашины не должны были иметь такого уровня взаимодействия с сознанием. Они были запрограммированы на физическую регенерацию, не на психологический контакт.
Но, с другой стороны, они работали на клеточном уровне, включая нейроны. Возможно, некоторое взаимодействие с мозгом было неизбежно, даже при модифицированной формуле.
— Это нормально, — сказал он успокаивающим тоном. — Новые лекарства могут вызывать необычные ощущения. Главное, что тебе становится лучше.
Ксения слабо кивнула, затем её взгляд скользнул к окну, за которым сгущались вечерние сумерки.
— Такой красивый закат, — прошептала она. — Столько цветов.
Альберт проследил за её взглядом. Закат действительно был красивым, но не настолько, чтобы вызвать такой восторг. Обычное городское небо, затянутое смогом, с редкими проблесками заходящего солнца.
Усиленное восприятие, — понял он. — Как у меня. Как у Лаврова.
Наномашины, даже в модифицированной версии, всё равно влияли на нервную систему. Менее интенсивно, более сфокусированно, но влияние было.
— Мы продолжим наблюдение, — тихо сказал он Елене. — Круглосуточно. Любые изменения, любые необычные реакции — фиксируем немедленно.
Елена кивнула, не отрывая взгляда от девочки, которая теперь с детским восхищением смотрела на каплю воды, медленно стекающую по стеклу окна, словно видела в ней целую вселенную.
— Мы открыли ящик Пандоры, — прошептала Елена, когда Ксения снова задремала — теперь уже нормальным, здоровым сном. — И я не уверена, что мы контролируем то, что из него выходит.
— Возможно, — согласился Альберт. — Но если альтернатива — смерть безнадёжного пациента…
Он не закончил фразу. Не было необходимости. Они оба знали, что, несмотря на все риски, несмотря на все неизвестные факторы, они сделали бы это снова. Потому что видели результат — ребёнка, который буквально возвращался с грани смерти к жизни.
— Я согласна, — после паузы сказала Елена. — Но мы должны быть честны с собой. Мы не просто лечим болезни. Мы меняем людей. На фундаментальном уровне.
Альберт кивнул, глядя на спящую Ксению. В тишине палаты, под писк медицинских мониторов, рождалась новая эра — эра медицины, которая не просто лечила, а трансформировала. И они были её первопроходцами, исследователями неизведанной территории, где границы между лечением и трансформацией, между помощью и вмешательством в эволюцию размывались до полной неразличимости.
— Пора создавать настоящую клинику, — наконец сказал Альберт. — Продолжать в таких условиях слишком рискованно. Нам нужна база, оборудование, безопасность. Место, где мы сможем не только лечить, но и изучать все аспекты нанокрови.
— «Новое Сердце», — тихо произнесла Маргарита, и в этих словах звучало обещание будущего, которое они только начинали создавать.
— Да, — кивнул Альберт. — Пора дать жизнь настоящему «Новому Сердцу». И, возможно, новому человечеству.
За окном палаты продолжал идти дождь, смывая грязь и копоть с умирающего города. А внутри, в тишине стерильного помещения, тихо дышала девочка, чья жизнь была спасена технологией, которая могла изменить не только медицину, но и саму человеческую природу.
Подпольная лаборатория сделала свой первый шаг к тому, чтобы стать подпольной клиникой. Клиникой, где надежда рождалась из отчаяния, где жизнь побеждала смерть, где будущее писалось руками тех, кто отказывался принимать ограничения настоящего.
И Альберт Харистов, стоя у постели своей первой успешно вылеченной пациентки, чувствовал, как в его груди бьётся «двойное сердце» — наполовину человеческое, наполовину нечто большее — сердце, которое было символом его собственной трансформации и трансформации, которую он нёс миру.
Глава 17: Встреча с хищником
Илья Добров никогда не считал себя человеком с тонкой душевной организацией. Годы службы в спецподразделениях приучили его видеть в мире не игру полутонов, а четкое разделение на врагов и союзников, цели и средства, приказы и их исполнение. Мир оперативника ГКМБ был монохромен — лишь изредка окрашивался красным, цветом крови, которую порой приходилось проливать ради так называемой «государственной безопасности».
Но сейчас, наблюдая за объектом своего задания — доктором Альбертом Харистовым — Илья впервые за долгую карьеру чувствовал, что его черно-белый мир начинает расслаиваться, как старая фотография, подвергнутая воздействию времени и влаги.
Серый дождь превращал окна машины наблюдения в импрессионистическое полотно, смазывая контуры больницы, из которой должен был выйти Харистов. Илья потер переносицу — третьи сутки слежки давали о себе знать тупой головной болью, растекающейся от висков к затылку.
— Объект вышел из здания, — произнес его напарник, Виктор Данилов, не отрываясь от бинокля. — Направляется к мотоциклу.
Илья выпрямился, отгоняя усталость. Главная задача сегодня — не упустить Харистова. Строгов был предельно ясен: выяснить, куда доктор исчезает после смен, найти его тайную лабораторию. Информация любой ценой — но объект должен остаться в рабочем
