Рассказы - Поппи Брайт
Он тужится, чувствуя, как что-то глубоко внутри напрягается, но отказывается сдвигаться с места. А потом боль крепко обвивает его сердце и начинает душиииииить.
Элвис надеется найти в долине умиротворение, но боится, что не найдет.
Толстый кишечник человека с конституцией Элвиса имеет длину от пяти до семи футов и примерно два дюйма в диаметре. Однако, согласно заявлению [медицинского эксперта округа Шелби] Уорлика, толстый кишечник Элвиса имел как минимум три с половиной дюйма в диаметре в одних местах и доходил от четырех с половиной до пяти дюймов… в других. Когда [патологоанатом] Флорендо производил вскрытие, он обнаружил, что этот мегаколон был полностью забит от основания нисходящей ободочной до самой середины поперечно-ободочной кишки. Он был заполнен мелового цвета фекальным материалом. Пробка имела глинистую консистенцию и не поддавалась попыткам Флорендо вырезать ее ножницами.
— Чарльз С. Томпсон II и Джеймс П. Коул, «Смерть Элвиса»
Важнее всего атмосфера, ибо конечный критерий достоверности — не подогнанный сюжет, а создание определенного настроения.
— Говард Ф. Лавкрафт, «Сверхъестественный ужас в литературе»
Перевод: Мария Терновник
Рассказы разных лет
С любимыми не расставайтесь
Poppy Z. Brite, «Missing», 1986
Позднее лето. Бриз, дующий с набережной, приносил запах гнилой рыбы и образ устричной ракушки с серебряной слизью. Был и другой запах — более тяжелый, с самой глубокой части реки — этот запах заставлял гуляющих ускорить шаг и отворачиваться от темной воды.
— Кто-то утонул неделю назад, — сказал Эндрю, на что Люциан ответил:
— Бред. Это канализация.
Но этот запах, вместе с похожей на грязный засаленный матрас жарой, вывел их из ночного клуба. Ноты саксофона, как нитки цветных бусин, привели их на улицу. Запах все еще чувствовался, но он смешивался с жирным запахом жареных устриц, острым ароматом масляных картин и керосином — все это оставили после себя художники, ушедшие домой несколько часов назад. Площадь Джексон нависла за темным витиеватым железом.
Люциан слегка прижал лицо к перилам. Они были прохладные, и, когда он повернулся к Эндрю, между его носом и лбом красовалась полоска грязи.
Эндрю плюнул на носовой платок и дотронулся им до лица Люциана.
— Только, ради Бога, не облизывай свои губы. На перилах сотни бактерий.
Улыбнувшись, Люциан неохотно отвернулся от платка. Несмотря на то, что они ушли из клуба, в котором слушали музыку и иногда выступали сами, их ночное пьянствование происходило намного дальше. По пути к комнате Люциана они прошли мимо одинокого бродяги с нацеленным в небо саксофоном, чья музыка звучала как плач. Щелкающий звук где-то внутри инструмента походил на грохот костей, но Эндрю все же вытащил четвертак и прицелился им в обувную коробку, стоящую у ног мужчины. Четвертак отскочил и покатился по дороге, но мужчина продолжил играть. Они прошли мимо пиццерии, воняющей тушеными в орегано томатами, мимо бакалейного магазина, который, несмотря на то, что был закрыт, издавал тысячи таинственных и аппетитных ароматов кухни страны с великой пирамиды. Но даже за всеми этими запахами чувствовался влажный тяжелый запах реки. Узкие ноздри Люциана чуть расширились.
Они прошли вдоль улицы в тишине, два белокожих нон-джазовых музыканта будоражили воздух во Французском квартале. Здания, мимо которых они проходили, становились все более темными и разрушенными.
Несколькими минутами позже Люциан прошел мимо сломанного уличного фонаря, повернул на аллею и подтолкнул плечом тяжелую дверь. Они нырнули под хлопающие черные занавески, образовав дождь из пыли, и оказались в маленьком темном магазине, освещаемом двумя керосиновыми лампами. Оранжевые тени облизывали стены, излинованные полками с крошечными бутылочками и коробками. Бутылки причудливых форм с длинными горлышками, сделанные из древнего тонкого стекла голубого и янтарного цвета, с пробками вместо крышек. Большинство содержимого было темным и непонятным. От коробок пахло заплесневелым картоном. Легко можно представить щелкающий звук потревоженных гнезд насекомых в темных уголках полок.
Люциан смущенно стоял, уставившись куда-то влево от того угла, где сидела женщина.
— Добрый вечер, миссис Карстейрс. Как продажи?
— Как всегда. Никто не заходит. Магия больше никому не нужна, — женщина поуютнее закуталась в серое одеяло, накинутое на плечи. У ее ног стояла чашка с бесцветной кашей, возможно, овсянка, в которой была похоронена ложка.
— Печально слышать. Ну, мы наверх, — Люциан нырнул под очередную занавеску в задней части магазина. Эндрю слышал его топот по лестнице. Он перевел взгляд на хозяйку, которая, кажется, его и не замечала, деловито почесываясь под серым одеялом. Его колено ударилось об угол длинной деревянной коробки. Он застыл, но не смог удержаться и посмотрел вниз.
Под стеклянной крышкой возлежала худая маленькая фигура с застывшей улыбкой. Должно быть, скелет, но тонкий слой переливчатого пергамента все еще обтягивал лицо и гнилые руки. Эндрю предположил, что глубоко в глазницах находятся маленькие кусочки прозрачного мрамора, но не позволил себе приблизиться достаточно близко, чтобы удостовериться в этом. Несколько серебряных прядей волос спутались на сгнившей шелковой подушке.
— Это не сложно сделать, — сказала миссис Катстейрс, — Если ты любишь достаточно сильно.
Эндрю посмотрел на нее. Она не дала никаких объяснений своим словам, ни на дюйм не повернула кивающей головы в его сторону, лишь безмятежно куталась в одеяло, окруженная флаконами с истолченными в порошок языками летучих мышей и коробками с фрагментами костей святых и убийц.
Эндрю проглотил кислую слюну и поспешил по лестнице за Люцианом.
Люциан рылся в своем маленьком сломанном холодильнике и нашел Эндрю бутылку пива. Для себя же он вытащил пакет апельсинового сока с Дональдом Даком, наполовину заполненной фиолетовой слизью. Это была водка, смешанная с дешевым японским сливовым вином в пропорции 50 на 50, чья консистенция схожа с кетчупом. Напиток отвратителен, он заполнял крошечную комнату запахом гнилых фруктов, которым пропитывалась одежда Люциана. Он утверждал, что этой смесью напивается быстрее, чем любой другой.
Он налил немного в банку из-под желе с серо-белыми зарубками. При первом глотке длинные ресницы опустились от удовлетворения, этот вкус был знаком так же хорошо, как поцелуи любовника, вкус его мира. Он глотнул еще и лег на расстеленную кровать, уставившись мимо Эндрю в окно. Через грязное стекло слабый разбавленный свет луны казался засаленным.
Эндрю наблюдал за Люцианом. Теперь он расслабился. На улице его худые плечи и тонкая шея всегда приковывали к себе внимание; худощавый и утонченный Люциан носил шелковые шарфы и
