Знахарь - Александр Павлович Сапегин
— Товарищ ефрейтор! — признав в командире душегуба ефрейтора Синцова, Иван, будто профессиональный лицедей, переменившись в лице и обнажив окровавленные зубы в полной надежд облегчённой улыбке, сделал шаг вперёд только для того, чтобы согнуться от резкого удара прикладом под дых и упасть на землю.
— Тьфу! — сплюнули сзади. — Товарищ ефрейтор, аккуратней, он же обдристался…
— Ненавидите, значит, — будто не замечая запаха, присел на корточки перед корчащимся на земле телом ефрейтор. — И давно вы, Иван Трофимович, на хунхузов работаете?
— Да пошёл ты! — выдавленный плевок не долетел до пограничника, размазавшись о выступающий из земли корень кедра. — Уб… кха…людок, кха-кха…
— Он твой, стрелок, — обменявшись взглядами с Огнёвым и по молчаливому соглашению продолжая играть в злого полицейского и очень злого полицейского, Синцов отступил от сучащего ногами тела, отдавая его на расправу Владимиру. — Можешь не заморачиваться щепетильностью, только товарный вид в форме второй свежести сохрани, а то полиция и безопасники ругаются последнее время на некондиционный товар, а в остальном он весь твой.
— Есть сохранить товарный вид! Знаю я несколько способов, дедушка на досуге поделился, а он во время войны с германцами по «языкам» работал. Сейчас мы штанишки с этого фраера снимем и голой попкой мурашам на кормёжку посадим, — идеально скопировав повадку и ухватки многомудрого Ведагора, который во время бурной молодости и походов с нурманнами нахватался от них всякого, в том числе и способов быстрого развязывания языков, которые потом отточил в урочище недалеко от сожженного капища на княжьих кметях и мытарях. Получив добро от командира, Владимир нанёс егерю несколько быстрых ударов, от чего у того руки повисли плетьми.
— Ах-ах! — задохнулся от боли Иван.
— Неприятно, да, милок, — голосом отмороженного робота участливо приговаривая будто несмышлёнышу, пояснил Владимир, — что поделать, это превентивные меры, чтобы избавить особо прытких аборигенов от соблазнов руки распускать и упираться. А ты у нас прыткий, ножиком хотел меня пырнуть. Что я тебе плохого сделал? Нехорошо! Сейчас дотащу тебя, касатик, до муравейника, там ткну по спинке, чтобы ножки на часок отсохли, и ты сбежать не вздумал, и посажу срамным местом муравьям на потеху. Ставлю сто рублей, ты через час курским соловьём запоёшь. Не выгорит с муравьями, поверь мне, я не погнушаюсь измазать тебя в твоём же навозе и привязать к дереву. Или привязать, а потом измазать. Да, так правильней, меньше возни. Замечаешь, вечереет потихоньку, а мошка за день не наелась. Нехорошо, согласить, оставлять её голодной.
Сильная клешня пограничника сгребла воротник и капюшон энцефалитки, и егеря, будто нашкодившего кутёнка, за шкирку поволокли к орешнику.
— О, вон и наш муравейник! Потерпи десять метров.
— Стой! Не надо! — засучил ногами Иван, поняв, что шутить с ним никто не собирается. — Я скажу, я всё скажу! Ефрейтор, ефрейтор! Синцов, не надо! Христом Богом прошу! Я всё скажу!
Бездушный убийца, прячущийся под личиной молодого весёлого парня, нехотя бросил Ивана на землю.
— Рассказывай, — рядом с остановившейся парой будто чёрт из табакерки нарисовался ефрейтор. — Под протокол, Иван Трофимович. Чуток передохни, погоди, где-то у меня диктофон завалялся для таких случаев, сейчас я его включу, чтобы не упустить ничего важного.
Глотая слова и сопли, сломавшийся человек принялся торопливо изливать душу.
— Врёт! — ударом по почкам в какой-то момент остановил словоизвержение молодой пограничник, которого Синцов по-прежнему называл просто «стрелок» в отличие от того же Петра Исаева, с которым два раза связывался по рации, благо Иван был в курсе позывного последнего. — Там не контрабанда была, её проще через таможенников провозить или морячков с дальнобойщиками подвязать, чем через тайгу на горбу волочь.
— Иван Трофимович, нехорошо обманывать, — отключив диктофон, укоризненно покачал головой ефрейтор.
— Товарищ ефрейтор, отдайте его мне на тридцать минут.
— Забирай! — разрешил Синцов. Железные пальцы тут же сомкнулись на шее Ивана.
— Нет-нет! — взвился егерь. — Они несли взрывчатку, я сам видел. Взрывчатку! Там пятнадцать человек в лагере у Красной сопки. Ими старый японец командует.
— М-мать его так-растак! «Коли» его, стрелок! — скривился в отвращении Олег Синцов, с трудом сдерживаясь, чтобы не зарядить с ноги по морде егеря. До зуда и зубовного скрежета хочется, но нельзя. Дело, как и сам визави, становилось до невыносимости смердящим. По-хорошему, взятого ушлёпка стоит передать контрикам, но сколько дней или часов хунхузы и японцы будут сидеть в лагере? То-то и оно.
— У них карабины с оптикой и переносной спутниковый терминал! — зачастил егерь. — Я не вру, я не вру! Пулемёт и штурмовые винтовки.
— Хочешь сказать, они слушают наши частоты?
— Я, я, — казалось, металлические крючья в которые превратились пальцы юного заплечных дел мастера, пронзили плоть и вот-вот доберутся до беззащитных вен и трахей. — Да, да, слушают, но не круглый день, только когда смена нарядов и патрулей. Я наблюдал за ними, у них есть переводчик.
— А для чего им взрывчатка, не скажешь? — наклонился к егерю Синцов.
— Для железной дороги и эстакады с тоннелем, — предположил Владимир и по тому, как дернулся егерь, догадался, что угодил в яблочко, да и внутренний детектор лжи сигнализировал о верности теории.
— До лагеря провести сможешь?
— Я могу, — к импровизированной допросной подошёл бледный от потери крови Джен Ли, опиравшийся на эрзац-костыль — обмотанную тряпкой и бинтом рогульку из орешника. — У нас с отцом там недалеко деляна. Я когда домой возвращался решил дорогу срезать и наткнулся на чужой лагерь. Близко не подходил — страшно, я ведь сразу разглядел, что там за люди и что чужака они без разговоров закопают под ближайшей корягой, но подходы знаю. Если бы не его собаки, — метис подбородком указал на егеря, — ушёл бы чисто. Я вам короткую тропу через марь покажу.
Тряхнув головой, Джен поднял порванную псом, а теперь перебинтованную руку на уровень глаз. По-русски Джен говорил чисто, без акцента и Владимир задумался, а
