Вадим Сухачевский - Загадка Отца Сонье
Отец Беренжер метнулся к двери, я за ним.
У стены дома валялась развалившаяся деревянная лестница, а два моих друга, Поль и Пьер (один из них изрядно хромал, видимо, здорово ушибся, с этой лестницы падая, а другой его придерживал), удалялись настолько быстро, насколько в этом состоянии могли.
Преподобный было устремился следом за ними, приняв, наверно, за воров и наверняка быстро бы их настиг, но я объяснил, что это мои друзья, приехавшие со мной из Ретеля – видимо хотели как-то над нами подшутить, и отец Беренжер прекратил преследование.
— Нечего сказать, шутники, — проворчал он. — Вон садовую лестницу сломали – то-то уж госпожа Матье будет гневаться! Да и запросто могли шею себе свернуть… Ладно, Господь с ними, с шутниками… А с тобой, Диди, давай-ка мы прогуляемся до моего дома, я же должен вернуть твои четыреста франков, долг Натали.
Да Бог с ними, с франками, Бог с ним, с долгом, Бог с ней, с Натали! Она уже была так далека от меня, что даже мыслями я не желал к ней возвращаться. У меня есть другая Натали – та, что целовала меня под луной. С нею я не расстанусь никогда, она живет во мне, и никакие преподобные меня с нею не разлучат!
Я сказал ему, чтобы долг этот отдал моей матушке, ей эти деньги нужнее, чем мне, и, не прощаясь с отцом Беренжером, поспешил за своими друзьями.
— Чего вас туда понесло? — спросил я, догнав их.
— Мы боялись… — смутился Поль.
— Боялись, как бы ты ее не зарезал, — сказал Пьер, поморщиваясь от боли (это у него была ушиблена нога). — У тебя был такой вид, когда ты шел к ней…
— И я тоже боялся убьешь, — вторил ему Поль. — У нас в Везуле был один случай.
— И у нас в Сен-Ло, — сказал Пьер. — Один топором зарубил свою невесту примерно за такое же. И что ты думаешь, на суде простили его? Черта с два. Через месяц на гильотине башку оттяпали.
— А нашему, — сказал Поль, — дали двадцать лет каторги. Может потому, что он ее не топором, а голыми руками. Придушил, то есть. Хотя двадцать лет на гвианской каторге тоже, я тебе скажу, небось не сладко. По мне – так лучше гильотина: чик – и всё. А несчастная любовь, — прибавил он, — это, брат… — и сочувственно похлопал меня по плечу.
— Да, это, брат, такая штука… — подтвердил Пьер, не похлопавший меня по плечу лишь потому, что обеими руками потирал ушибленное колено.
— Ну а за каким чертом вас на лестницу-то понесло? — перебил я их россказни про несчастную любовь – сейчас не хотелось углубляться мыслями в это, еще все-таки зудевшее, еще не отпустившее до конца.
Они наперебой стали объяснять. Как же! Если, к примеру, душить ее надумаю – надо же быть наготове, чтобы не допустить. Не в Гвиану же на двадцать лет нашему Диди!.. А как услышать, что там, в доме, происходит?
— Вот тогда я…
— Да нет, это же я!
— В общем, тут-то мы…
Короче, обнаружили они слуховое окошко в стене дома. Только расположено это окошко было слишком высоко, пришлось приставить лестницу, что лежала в саду. Вот правда лестница хилой оказалась. Одного бы, может, и выдержала, а они, дурни, вдвоем полезли.
— Хорошо, — согласился я. — Но тогда вы должны были слышать, что Натали ушла; чего же в таком случае продолжали подслушивать?
— Ну, во-первых, ты и кюре мог запросто придушить, — сказал Пьер. — У нас в Сен-Ло как раз, помню, придушили одного кюре, уж не знаю, за что – давно было дело.
— А у нас, в Ретеле – недавно, — влез Поль. — Тоже убили кюре. И уж за это без всяких разговоров убийцу на гильотину отправили, даже причины особо не стали выяснять.
— И нашего, из Сен-Ло, тоже, — сказал Пьер.
— Потому что кюре, пояснил Поль, — это – каким бы он ни был, а все же кюре. Это вам (ты меня, конечно, прости) не девица какая-нибудь. Убить кюре – это почти то же, что убить жандарма или даже судью.
Про себя я подумал, что голыми руками справиться с таким гренадером, хоть и в сутане, как отец Беренжер, едва ли и цирковому силачу было бы под силу, не то что мне; вслух же сказал:
— Ладно, пусть так. Но если вы все слышали – вы же, наверно, поняли, что я не собираюсь его убивать; ну и слезали бы себе по-тихому с лестницы.
— Оно так… — смутился Пьер. — Да только…
— Да только интересно ж было… — тоже смущенно сказал Поль. — Вы там – и про тамплиеров, и про Меровингов, даже, по-моему, про царя Давида… Даже про какого-то нехристя… Как его?
— Гарун аль Рашид, — вставил Поль.
— Во-во… Он что, правда принц, этот кюре? — спросил Пьер, поспешив перескользнуть с неприятной темы подслушивания на другое.
— Пожалуй – что-то навроде того, — неопределенно сказал я и на том замолк. Не пересказывать же было сейчас всю ту ересь, что когда-то вечером услыхал на пьяную голову от преподобного.
— Так от кого, от Меровингов или от этого, как его, от Гаруна? — не отставал Пьер.
Поскольку я упорно продолжал молчать, снова заговорил Поль:
— Если от Гарун аль Рашида, — сказал он, — так, стало быть, от нехристей. Не зря его, как султана какого-нибудь, на двоеженство потянуло.
Будь я в другом состоянии – наверно бы прыснул со смеху: заподозрить нашего преподобного в родстве с марабу – над этим в иное время стоило бы от души посмеяться. Тем более что сходство определенное между преподобным и аистом этим африканским вправду имелось – так же горделиво оба вышагивали, и нос у кюре такой же длинный, изогнутый, как у этой птахи клюв. "И утащить чужое может, если ты лопух!" – с возвратившейся злостью подумал я.
— Да если и от Давида – так тоже не христианский был царь, — прибавил Пьер.
— Нет, если от Давида – это другое, — возразил Поль. — Тот, хоть сам был и не христианином, но Господь наш Иисус, он родом от кого, если не от Давида? В первых строках Евангелия сказано. Но он, по-моему, все-таки говорил, что от Меровингов, а они уж точно христианские короли.
— Да, вроде ты все-таки говорил – от Меровингов, — согласился Пьер. — А, Диди?
В ту минуту я думал, что они просто болтают, чтобы отвлечь меня от печальных дум, которые впрямь с каждой минутой развеивались. А у кого из вас, лучшие друзья мои, хранился тем временем стилет, предуготовленный для того, чтобы вонзиться под твою левую лопатку, Диди? Ах, если бы я в ту минуту знал!..
Но ты молчал, Диди. Ты просто не давал ему повода.
— А уж когда ты, Диди, вспомнил про сон Пьера – насчет принца, которого ветром унесло, — решил сменить тему разговора на более веселую Поль, — тут уж мы с Пьером…
— Да это ты начал! — подхватил Пьер.
— Ну а ты, что ли, не начал?!.. В общем, оба мы так прыснули!..
— Прыснули?! Ты это называешь "прыснули"?! Да ты так заржал!..
— Ты, что ли, не заржал? Как боевой конь!..
— Оба мы с тобой – как кони!.. Лестница не выдержала!.. Тебе-то что, а мне теперь неделю небось хромать!
— Ничего, до свадьбы заживет!
— Да далась мне эта свадьба! Даром я, что ли, сбежал из Сен-Ло? Без свадьбы девок, что ли, вокруг мало? Верно я говорю, Диди?
Так, уже с прибаутками, мы и дошли до моего дома. Натали становилась все дальше и дальше. Теперь она была почти так же далека, как та ночная луна, под которой она когда-то дала согласие стать мой женой.
Через два дня я со своими друзьями покидал Ренн-лё-Шато и знал, что теперь уже уезжаю отсюда надолго.
О подробностях венчания Натали я узнал из матушкиного письма, пришедшего ко мне в Ретель месяц спустя. Еще через девять месяцев снова же из ее письма узнал, что Натали родила мальчика, скончавшегося уже на другой день после родов. Спустя год после этого – то же самое: снова мальчик, и снова скончался, не прожив вне материнского чрева и двух дней. А через три года Натали родила вовсе мертвенького. Тоже был мальчик. Тогда-то я грешным делом и подумал: верно, сам Господь не желает, чтобы род деспозинов продолжался на этой земле.
6
Теперь, не отойдя от Господа нашего даже после пребывания в Аду, часто думаю: а не приписываем ли мы иной раз непостижимой для сирого людского разума воле Его вполне людские дела? Это все равно что муравьи стали бы считать волей Божией разорение своего муравейника, тогда как его просто (уж не знаю по какому наитию) пнул сапогом кто-то бредущий по лесной тропе.
Так же и мы, люди: иди знай, с кем пересеклась твоя земная тропа и какое наитие движет тем, с кем твой путь причудливым образом соприкоснулся.
Нет, вовсе не Господь пожелал смерти твоих младенцев-деспозинов, Натали. И не дракон, как ты считала, их пожрал. Теперь, просматривая эти папки, знаю: на то была вполне человеческая воля. И осуществлял ее тоже человек. Человек, носящий апостольское имя.
И тебя бы он, ни секунды не раздумывая, отправил прямиком к Господу, Диди.
Ты, Диди, просто не давал повода, поэтому до сих пор еще и жив, да к тому же при жизни обретаешься в собственном небольшом Раю.
