Руины Ада - Егор Михнегер
— Я тоже подумал об этом, поэтому заранее набрал кровь убитых тобой охранников скотобойни, — по-прежнему скверно чувствовавший себя Рифат чуть дёрнул за лямки мешка, встряхивая его содержимое. Что-то едва слышно звякнуло. — Форнеус просил шесть тысяч грешников. Он не уточнял ничего насчёт их облика или испытываемых в момент жертвоприношения чувств. Так что постараемся провернуть всё без лишнего визга и кровопролития. Честно говоря, я даже несколько удивлён, что ты пришёл примерно к такому же плану, как я.
Издевательство Буера над своим прежним телом и отрубленной головой стражника было ещё слишком свежо в памяти человека, но сам демон, казалось, об инциденте уже совершенно забыл.
— Я же не раз говорил тебе, человечек: мы, демоны, чрезвычайно прагматичные существа. Когда требуется эффективность, а не эффектность, мы можем вести себя святее всех ваших святых, вместе взятых! Поверь, у меня нет ни малейшего желания гоняться за шестью тысячами свиней, чтобы загнать их в пасть морского чудовища.
Обвивавший Буера удав прошипел:
— Лучш-ш-ший способ заставить людей навредить себе — это убедить их, что всё делается для их-х-х же блага.
До того постоянно ругавшийся со змеёй Буер снова сошёлся во мнении с сородичем. Сегодня их взгляды совпадали на удивление часто:
— Астарот дело говорит. Принуждать других приятно, но крайне неэффективно. Страхом и обманом можно добиться большего, чем одним только страхом. И вообще, обман — это величайшее достижение разума! — владыка демонов наставительно поднял указательный палец. — Речь дана людям и демонам именно для обмана. В этом её основное предназначение.
Рифат не стал спорить. И даже не потому, что ему не хотелось лишний раз говорить, а потому что он, в общем-то, был согласен. Ложь — неотъемлемая составляющая человеческой деятельности. Можно сказать, даже база, основа взаимодействия в социуме.
У людей, которых никогда не разъяряла чужая ложь, нету сердца. У того, кто сам никогда не обманывал ближнего, нет мозгов.
В любой непонятной ситуации ври.
А там уж как-нибудь разберёшься…
Рифат вытащил из мешка две баночки: одну со всё ещё тёплой кровью, другую с большим головастиком. И если насчёт уже не раз использовавшейся вместо чернил крови он не испытывал сомнений, то впавший в состоянии спячки головастик вызывал серьёзное беспокойство.
Жив ли вообще зародыш Форнеуса? И если да, то насколько быстро он способен расти? Ждать десять лет, покуда он сожрёт шесть тысяч коров, времени не было.
Рифат открыл обе банки, перелил немного крови в ёмкость со свернувшимся головастиком. У него не имелось на сей счёт инструкций, но интуитивно он чувствовал, что делает то, что нужно.
Когда дело касается чего-то мрачного, тёмного, именно свежая кровь чаще всего служит катализатором всех процессов. Наверное, в том присутствовала какая-то своя логика, Рифат просто знал, что без пролитой крови по-настоящему серьёзные дела никогда не вершатся.
Чёрный как смоль головастик встрепенулся, его веки поднялись, являя миру ещё более чёрные, чем тело, глаза. Уставившись на Рифата, зародыш маркиза Форнеуса открыл свою пасть, практически расколов свою голову на две части. Три ряда крошечных острых зубов задвигались в противоположные стороны, будто перетирая между собой чью-то плоть. Рифат намёк понял.
— Сейчас тебе скормят грешников, жди под эти обрывом, — он указал пальцем на крутизну на небольшом отдалении, надеясь, что демоническая тварь в банке его каким-то образом слышит. — Я не знаю, сколько именно жертвенных душ отправится в твою пасть, времени спокойно посчитать грешников у нас не было. Может быть, их ровно шесть тысяч. Возможно, чуть меньше или чуть больше. В любом случае изрядная часть цены сегодня будет заплачена, а дальше уж посмотрим по обстоятельствам.
Не дождавшись ответа, да и вряд ли того стоило ожидать, Рифат выпустил зародыш морского чудовища в океан. Пришла пора переходить к главному акту сегодняшней драмы: к массовому жертвоприношению, которого Рифат, пускай и невольно, страшился, а потому воплощать в жизнь не спешил.
Отправить тысячи человеческих душ прямиком в Ад… Даже для такого целеустремлённого и помешанного на мести человека, каковым являлся Рифат, это не было тривиальным событием.
Всё-таки одно дело — отправлять людей пачками на тот свет в бою, пусть даже нечестном, и совсем другое — предать доверившееся тебе стадо. Второе требует куда большего отрешения от всего человеческого.
«Ахеменид это смог», — в конце концов нашёл точку для внутренней опоры Рифат. — «Он первым предал свою паству! А я… я всего лишь довожу начатое до его логического завершения. Прерываю мучения несчастных».
Конечно, Рифат чувствовал, что это весьма жалкий самообман.
«Прерываю мучения… И обрекаю на новые, только на нижнем пласте бытия», — он вздохнул. — «Но ведь их души всё равно попали бы в Ад, верно? Куда же ещё могут попасть светопоклонники после смерти… В любом случае Форнеус просил души грешников, а значит, если среди тысяч свиней найдутся духи невинные, то они избегнут сей горькой участи. На этом, пожалуй, и точка. А все остальные смогут предъявить мне претензии при личной встрече. Причём весьма скорой…»
По крайней мере насчёт последнего утверждения Рифат не лукавил. У него не было ни малейших сомнений, где будет корчиться его душа после смерти. Он подал Буеру условный сигнал начинать.
— Пришла пора служить злу, — пробормотал человечек, обмакивая перо в банку с кровью. — Пришла пора бесповоротно и по-настоящему губить свою душу. Пришла пора предавать.
Первая свинья сиганула с обрыва. Раздался дикий визг, однако иллюзия безмятежного спокойствия заглушила все нарушающие идиллию звуки. Ожидающие своей очереди на очищение души услышали только всплеск.
Хотя на самом деле первой жертве пришлось хуже всех, и визжать ей было от чего ещё как!
Набросившийся на свинью головастик буквально по кусочкам обдирал с неё плоть, будучи пока слишком мал, чтобы разом поглотить или хотя бы быстро умертвить огромную тушу. Ставшее тюрьмой для человеческого духа животное барахталось в воде, дико вращая глазами и пытаясь плыть к берегу, но, несмотря на незначительность отдельных повреждений, силы покидали свинью слишком быстро, чтобы она могла надеяться на спасение.
Вокруг раздираемой туши образовалось широкое пятно красного цвета, но со стороны всем казалось, что животное бодро плывёт к берегу, превращаясь по пути в человека…
Агония, выглядевшая как триумф. Боль, замаскированная под ликование. Жуткая гибель, выдаваемая толпе за спасение. В этом отношении происходившая трагедия являлась своего рода метафорой взаимоотношений между народом и сильными мира сего. Аллегорией на общественный договор, где страдания одних преподносятся горсткой избранных как величайшее достижение, смысл жизни для праведных мучеников. Правда, эти самые избранные почему-то повторять подвиги населения не спешат,
