Экземпляр (СИ) - Купор Юлия
— Идемте, юноша, — приказал Роберт Эдмундович, и Костя нехотя поднялся.
Векслер толкнул дверцу и пропустил Костю вперед, мол, заходи, располагайся. Костя пересек порог и оказался внутри чудного помещения с низенькими дощатыми потолками. Помещение освещалось лампочками, державшимися на проводах на манер елочной гирлянды, и заставлено было деревянными столиками, вокруг которых ютились смешные пузатые кресла с наброшенными на них полосатыми покрывалами. Нечто среднее между чайханой и кофейней, определил Костя.
— Роберт Эдмундович, — обратился Костя, когда они уже уселись за уютный столик (Векслер, пока шел, успел зацепить головой одну из лампочек, до того низкими тут были потолки), — вы организовали в Воскресенске-33 подпольную кофейню? Отличная идея, я б на вашем месте так же сделал!
— Где, прости? Ах да, ты же думаешь, что мы по-прежнему в Воскресенске-33. Нет, мой юный друг, мы в маленькой питерской кофейне. Ждем официанта. Ах, впрочем, вот он к нам идет.
Официанты здесь выглядели неформально: кеды «Конверс» (почти как у самого Векслера), драные джинсы и клетчатые рубашки а-ля «изнеженный канадский лесоруб, фанат инди-рока». Клетчатый официант встал перед ними навытяжку.
— Эспрессо, пожалуйста, — попросил Векслер.
— А мне, — произнес Костя, который так и не верил, что они в Питере, ему все казалось, что Векслер его разыгрывает и они не покинули пределов Воскресенска-33, — а мне, пожалуйста, флэт-уайт.
Официант кивнул и ушел выполнять заказ.
— Роберт Эдмундович, почему я должен верить, что мы в Питере?
— Не хочешь верить, не верь, — ответил Векслер, и в этот момент принесли кофе. — В следующий раз сам будешь в Воскресенске-33 искать флэт-уайт. И не плачь, когда не найдешь. Мы погуляем по городу, не волнуйся. Кофейня находится на Гороховой, тут до Невского рукой подать. На самом деле я вижу твое замешательство. Это замешательство объяснимо.
— Это не замешательство, это я в шоке. И не могу понять, это окружающие сошли с ума или я сбрендил. Прошу прощения. С какого-то момента все вокруг меня рассказывают какие-то небылицы, в которые я должен поверить. А еще я должен поверить в то, что вы — дьявол.
Вот так легко — Костя сам от себя не ожидал — были произнесены эти слова. И ничего не изменилось, совсем ничего: мир не рухнул, лампочки не погасли, пузатые кресла как стояли, так и остались стоять.
— О мой юный друг, можете не верить. Иной раз меня самого накрывает жуткий экзистенциальный кризис, и вот уже я сам начинаю сомневаться в том, а дьявол ли я или просто какой-то странный мужик в двубортном костюме, чью шею обвивает шарф от «Бриони». И то и другое — и дьявол, и мужик, обмотанный шарфом, — это я. И тем не менее ни то ни другое не является в полной мере мной.
— Сейчас у меня от ваших слов экзистенциальный кризис начнется, — ответил Костя.
— А, это нормально, — ответил Векслер.
— Но, — Костя допил кофе и теперь растерянно вертел картонный стаканчик в руке, — если вы дьявол, то какого черта вы тратите время на меня? У вас в аду, уверен, обитают прелестные грешницы, у вас там полный садок преступников, убийц и самоубийц, социопатов и психопатов, наркоманов и алкоголиков, сумасшедших и тех, кто только прикидывается сумасшедшим. А вы сидите и пьете кофе с самым заурядным человеком Воскресенска-33!
— Я чертовски общительный парень, — ответил Векслер. — Допил? Пошли наружу?
И они вышли из кофейни, оказавшейся полуподвальным помещением (вот откуда низенькие потолки), и тут только поверил Костя, что Векслер его не обманул. Впрочем, возможно, все эти величественные дома — Костя видел их точно через фильтр «Инстаграма»[2] — были не более чем декорацией, но тогда можно было бы признать, что Роберт Векслер был самым гениальным мастером декораций. А цвета, боги, что за цвета — Костя привык к тому, что основным цветом в Петербурге был серый, но только не для этих домов на Гороховой улице, потому что их фасады раскрашивал художник, определенно веривший в лучшее, — коричнево-розовый, застенчиво-голубой, пастельно-зеленый. Это в Воскресенске-33, состоявшем из панельных пятиэтажек, основным цветом был серый, а не здесь. Серым было только небо — отчего-то очень низкое, похожее на гигантское ватное одеяло, падающее с антресоли. Упасть ему не давала паутина проводов, опутавшая небо, точно сетка. Векслер шел чуть впереди, а Костя, смотревший во все глаза на причудливо сотканные балкончики, высокие окна, красные вывески булочных и кофеен, семенил за ним следом. И широкой такой была эта Гороховая улица, не то что Карла Маркса, главная улица Воскресенска-33. Костя так давно не был в Петербурге, что ему все было в новинку. Прошли через Большую Морскую улицу — так было написано на табличках — и вышли на Невский проспект.
Они остановились возле очередной кофейни — их тут было больше, чем в Воскресенске-33 магазинов разливного пива.
— Ну вот вы дьявол, — Костя прекрасно понимал, как нелепо сейчас звучит его попытка завязать разговор, — но вы какой-то слишком мирный для дьявола…
Было бы забавно, если бы в этот момент прогремел гром или за спиной у Роберта Эдмундовича сверкнула молния. Но нет, ничего эффектного не происходило.
— А еще у меня нет рогов и копыт, да? — перебил его Векслер. — Сомнительный я дьявол. Ну представь, будто я ношу не кеды, а копыта, если тебе от этого будет легче.
— Да фиг с ними, с копытами, вы вроде как з-злодей, должны делать ужасные вещи…
— Например?
— Кровавые жертвоприношения.
— А, — Векслер на краткий миг задумался, почесывая гладко выбритый, острый, как на рисунках Нади Рушевой, подбородок.
— А кем вы были до того, как… — Костя помялся, пытаясь найти подходящие слова. Не говорить же «до того, как вы стали дьяволом»? — До того, как попали в наш город? Вроде вы были актером?
— Я служил актером в театре. Мечтал стать режиссером — да, очень-очень мечтал. Стать режиссером и ставить спектакли. А потом мой театр сгорел дотла. До последней щепки. Рингтеатр — слышал о таком?
Костя, чьи познания в театральном искусстве были скудными, растерянно помотал головой. Нет, он не знал ничего о Рингтеатре.
7
Костя не поверил до конца в то, что Векслер — дьявол. Часть его сознания, рациональная и скептически настроенная, во весь голос кричала, что не может этот чудик в двубортном френче быть дьяволом, что он, Векслер, все врет и придумывает, что нет вообще никакого дьявола и все странные события, происходящие в городке, имеют рациональное объяснение. Скорее всего, это просто массовое безумие, возникшее из-за того, что тут ну совершенно нечем заняться. Никакого дьявола не существует, утешал себя Костя, возвращаясь с работы на своем верном «Туареге», где мигали лампочки приборной панели, и играло привычное «Наше радио», и скрипели дворники, размазывая дождь по лобовому стеклу, и было тепло и уютно — гораздо теплей и уютней, чем в темной квартире на Фестивальной. Никакого дьявола не существует, Векслер просто псих с манией величия, и Балакирев тоже псих. А если они психи, думал Костя, поворачивая с Мичурина на Дзержинского, на миг ослепленный встречными огнями, то и я тоже псих. Получается, так. Справедливости ради надо сказать, что Костя отчаянно сопротивлялся нахлынувшему на него безумию. Он и в самом деле поклялся, что никогда-никогда больше не будет общаться с Робертом Векслером и его свитой. Поклясться-то он поклялся, но вот клятву свою нарушил очень быстро, а если уж совсем по-честному, то сразу.
В один из вечеров за Костей снова заехала Ясмина. Она появилась внезапно, сияя в лучах фонарного света, когда Костя уже закрыл салон и остановился на крыльце «Бруклина», чтобы покурить, наблюдая, как огромный торговый центр, подобно уставшему зверю, готовится ко сну. Вот уже охранники (Костя видел их манипуляции сквозь стеклянные двери) отключили эскалаторы. Почти все магазинчики закрылись и ощетинились рольставнями. Сотрудники торгового центра, переодетые в гражданское, чинными группками выдвигались домой.
