Экземпляр (СИ) - Купор Юлия
— Пойдем уже спать, артист.
То была первая официально задокументированная Костина жизнь — жизнь в браке и в отдельной квартире, все как положено. Впрочем, вторая Костина жизнь затягивала похлеще болота. А главным водяным в этом болоте был, конечно же, Роберт Векслер. И вот он назначил Косте очередную аудиенцию.
Держись от них подальше, Костя. Держись от них подальше! Он старался, право слово. И даже пообещал себе, что в следующий раз скажет твердое нет, когда Векслер его снова к себе пригласит. Тем более Векслер, и это уже точно, не вернет Косте прежнюю работу, об этом нечего было и заикаться. Что прошло, то прошло. Но любопытство одержало верх над осторожностью и здравым смыслом. Если Роберт Эдмундович и в самом деле тот, за кого он пытается себя выдать… если он и в самом деле как-то связан с дья… тьфу, да быть этого не может, это просто сон, мало ли что может присниться. Да, господин мэр нацепил на себя этот зловещий образ, но это ровным счетом ничего не значит. И все-таки интересно.
На этот раз обошлось без церемоний — машина за Костей не приехала, поэтому ему пришлось топать пешком до здания городской администрации, благо это здание находилось через несколько перекрестков от «Бруклина». Да и сам Векслер принимал не в рабочем кабинете, а в маленьком закутке, похожем на комнату отдыха в офисе: тут стоял небольшой холодильник (этот холодильник — Костя узнал дорогую немецкую марку — стоил как целый автомобиль), на стене висел громадный телевизор, а противоположную стену подпирал уютный кожаный диванчик сливочно-кремового цвета. Огромная пальма в углу и жалюзи на окнах. Стеклянный столик в центре. На столике царица цариц — круглая пепельница, чистая и прозрачная, как слеза. Скорее всего, она и стояла тут исключительно для красоты.
Векслер был не один — когда Костя вошел, он вполголоса беседовал с человеком, чьи волосы были черными как смоль и блестящими, будто их обильно смазали бриолином. Человек был одет старомодно, словно его выдернули из девятнадцатого века и он так и не успел переодеться; его облик показался Косте каким-то вопиюще дореволюционным, белогвардейским, сразу вспомнились и вальсы Шуберта, и хруст французской булки; он словно бы вывалился из романов Акунина и приземлился в крохотном уральском городке, как, каким ветром, непонятно, но приземлился. Оба они — и Векслер, и набриолиненный брюнет — сидели на кожаном диванчике, будто старые приятели. Косте было предложено сесть напротив.
Именно он, этот роскошный усач, сопровождал Векслера в Костином сне, именно он стоял вместе с Векслером на сцене, болезненно освещенной софитами.
— Ох, где мои манеры, — Векслер всплеснул руками, будто бы спохватился. — Разреши представить моего соратника, камердинера, ассистента и просто незаменимого человека — господина Всеволода Блаватского. Кар-р-ртежник и шулер — о, его ненавидел весь Петроград! — сволочь и проходимец, любимец дам, разбивший пару десятков хрупких сердец, баловень судьбы. А главное, талантлив, талантлив, как черт: достать в заснеженном, продуваемом всеми ветрами городе ведро спелой клубники — это к Блаватскому, всегда пожалуйста. Помочь закопать труп — и здесь, опять же, господин Блаватский придет на помощь. Ценю таких людей, ценю и уважаю. Мое почтение, сеньор Блаватский! Muchas gracias!
— De nada. Полноте, Роберт Эдмундович, — делано смутился Блаватский. — Вы мне льстите. Клубника была не очень-то и спелая, так, название одно, а не клубника.
Костя уже привык, что Роберт Векслер смотрел на него как на очередной экспонат из своей коллекции. Господин Блаватский глядел на Костю так, будто хотел сварить из него суп.
— Драгоценный юноша, — произнес Блаватский хриплым голосом, от которого Косте стало окончательно не по себе. — А костюм-тройка определенно был вам к лицу, не то что эта плебейская одежда!
— Пле… что?
Костя машинально ощупал свитер. Свитер, если что, был из «Юникло» и вовсе не заслужил такого пренебрежительного отношения к себе.
— Не пугай человека, — Векслер искоса посмотрел на черноусого ассистента. — Хотя в одном я согласен с господином Блаватским — на сцене ты смотрелся впечатляюще.
— Послушайте… — Костя попытался прервать весь этот бред, но был остановлен решительным жестом Векслера — тот поднес указательный палец к своим тонким губам, будто бы успокаивая нашкодившего ребенка.
— Я вижу, что ты удивлен. И, дабы пресечь дальнейшее непонимание, я повторю вопрос, который задал тебе, стоя на сцене, омываемый, точно контрастным душем, ослепительными лучами рампы. Ты понимаешь, кто я? Можешь не произносить вслух.
Сказав это, Векслер уставился своими холодными льдистыми глазами — у Кости аж мороз по спине пошел.
— Вы актер, — сердито произнес Костя, который вместо священного трепета чувствовал только злобу.
Векслер растянул губы в некоем подобии улыбки.
— Я в тебе не сомневался, мой юный друг. Можешь мне верить, можешь мне не верить, но я — хороший актер.
— Господа! — подал реплику Блаватский, про которого все забыли. — Разрешите вас покинуть! Adiós!
Он не просто так ушел, этот черноусый франт, он и раскланялся в некоем подобии реверанса, и расшаркался, и подкрутил зачем-то ус, и только потом ретировался. Векслер проводил его снисходительным взглядом.
— Проходимец он, конечно, — сообщил, как только за Блаватским закрылась дверь, Векслер. — Проходимец, негодяй и подлец. Будь с ним поосторожней и не ведись на это сомнительное обаяние, ежели судьба столкнет тебя с господином Блаватским. Впрочем, забавный чертяка, этого не отнять.
Векслер на мгновение замолчал, будто выбирая новую тему для разговора, и, пока молчал, вертел золотые часы, блестевшие на запястье.
— Константин, я не сомневаюсь в ваших интеллектуальных способностях. Уверен, что вы поняли все, что нужно было понять. Это так?
Костя на всякий случай интенсивно покивал головой, чтобы, не дай бог, не разочаровать господина мэра.
— Думаю, вы прекрасно понимаете, как скучно мне в двадцать первом веке. Ведьм на кострах не сжигают, публичные казни запретили, права человека еще эти. Преснятина. Одна радость — хороший сериал на «Нетфликсе».
— И какие же сериалы вы смотрите?
— Про убийства, — как-то чересчур быстро ответил Векслер, и глаза его загадочно сверкнули. — А вы, юноша, когда-нибудь убивали человека?
Костя так сильно сжал кулак, что до боли впился ногтями в ладонь. Боль не помогла — это был не сон.
— Да вроде нет. Мой отец, кажется, убивал. Ну то есть он, типа, бандитом раньше был.
— Как интересно, — ответил Векслер, и видно было, что ему совсем не интересно. — А жену любите?
В этот момент Костя почувствовал, как дергается глаз. Боги-боги, этот Векслер же совсем поехавший — ну что за дурацкие бессвязные вопросы он задает? Это юмор такой, да? В таком случае приходилось признать, что у господина Векслера, если только он не натуральный сумасшедший, не было чувства юмора.
— Люблю, — еле слышно, чувствуя, что краснеет, ответил Костя. Уши у него точно запылали.
— Кстати, — неожиданно произнес Векслер, решивший, очевидно, что допрос окончен, — вы не голодны?
— Я не голоден.
— И я. А вот от хорошего кофе я бы не отказался. Не знаете ли вы случайно, где в этом городе можно отведать вкусного кофе?
— В этом городе — нигде.
— О, я придерживаюсь похожего мнения. Но, между прочим, в Петербурге есть чудесная маленькая кофейня, о которой мало кто знает. И в этой кофейне подают очень вкусный эспрессо, черный, как южная ночь, и крепкий, как объятия. Предлагаю, мой юный друг, наведаться в эту кофейню.
— Вы шутите? До аэропорта три с половиной часа езды, и до Питера — сколько лететь до Питера?
— А зачем нам аэропорт? — Векслер удивленно приподнял брови. — Пойдемте, юноша, я покажу вам кратчайший путь до Петербурга.
И с этими словами Векслер поднялся во весь свой внушительный рост, затмив на пару секунд свет от люстры, и направился к маленькой двери в углу комнатки, которую Костя до этого момента не замечал. О, полноте, а была ли здесь вообще эта дверь?
