Экземпляр (СИ) - Купор Юлия
Темные силы… То есть Балакирева едва ли не прямым текстом намекает, что…
Костя снова включил зажигание. Засветилась синим приборная панель. И тут — у Кости душа чуть не ушла в пятки, он готов был открыть дверь и убежать куда глаза глядят — кто-то резко постучал в боковое стекло. Неестественно тонкие узловатые пальцы, стук-стук-стук, слишком легкая барабанная дробь — это не может быть человек это призрак призрак призрак старуха с косой или что это спасите кто-нибудь я сейчас умру от страха — и Костя не сразу понял, что никакая это не старуха с косой, а просто ветка, колеблемая настырным октябрьским ветром, постучалась в окно. Но ветер перестал. Отпустило.
Темные силы, говорите. Что ж, если Роберту Векслеру так нравится этот мистический образ, а все окружение ему подыгрывает, то кто он, Костя, такой, чтобы идти против течения. Пожалуй, стоит завтра зайти в ювелирный и прикупить парочку перстней с ониксом.
5
Костя мог бы выдохнуть, успокоиться и просто понаблюдать за тем, что будет происходить дальше. Но была одна вещь, которая, точно двадцать пятый кадр, все время бултыхалась где-то на обочинах сознания и не давала спокойно жить. Воскресенск-33 застрял во времени, как муха в янтаре. И если раньше Костя все время использовал эту фразу лишь для того, чтобы показать, как безбожно городок отстал от жизни, то теперь стало понятно, что Воскресенск-33 и в самом деле застрял. Время здесь будто бы остановилось. Иногда Костя забывал, какой сегодня день недели, какое число какого месяца, а когда смотрел на экран смартфона, то удивлялся, словно в первый раз, и все никак не мог привыкнуть, что несколько дней подряд могло быть десятое октября, и целую неделю могло длиться одиннадцатое октября, а что до двенадцатого октября, то двенадцатое октября могло длиться вечно, но никто этого не замечал.
Косте, на которого свалилась вся документация «Азии-Мобайл», все отчеты и банковские выписки, поневоле приходилось сверяться с числами, и каждый раз он приходил в ужас от этой странной временной аномалии, зато теперь он понял, как Марк Рубинштейн, с его-то проблемами, управлял целым салоном сотовой связи до того, как там появился Костя; и все объяснялось тем, что временная аномалия позволяла Марку исправлять все ошибки работы, потом он совершал новые, но в сухом остатке никто ничего не замечал, и уж точно ничего не замечало руководство, сидевшее, подобно прекрасной принцессе, в далеком сказочном Томске.
Костино заявление об увольнении с завода было датировано шестым октября, и с этого момента прошел как минимум месяц. Однако же на календаре вот уже несколько дней подряд значилось тринадцатое октября, и с этим невозможно было ничего поделать. Таков был естественный ход вещей для крохотного захолустного Воскресенска-33, городка, который мироздание не внесло ни в один из своих реестров.
Тут еще и Векслер внес дополнительную сумятицу, ах, ну кто бы мог подумать. В ночь с тринадцатого октября на тринадцатое октября он приснился Косте. И сон этот принес удивительное чувство дежавю — ведь на этой сцене Костя уже стоял. Такой сон ему уже снился. Снова эта жуткая смесь из эпох, эдакий горячечный бред сумасшедшего режиссера, больного одновременно чахоткой и сифилисом.
Внезапно Костя очутился на сцене, освещенной яркими, точно звезды в небе, софитами. То были не электрические светильники, а старинные газовые лампы — можете себе представить, четыре ряда газовых ламп! Свет рампы, болезненно лупивший по глазам, не давал Косте разглядеть зрительный зал, он видел лишь неясные пугающие силуэты, но мог предположить, судя по звукам, доносившимся с галерки, что зрителей в зале было много. Что-то там гудело, жужжало, точно огромный человеческий улей.
Роберт Векслер стоял посреди сцены, облаченный в иссиня-черный фрак с атласными обшлагами, подсвеченный светом софитов, гордый и неумолимый, как изваяние. Костя даже во сне почувствовал себя жалким и ничтожным. Он, разумеется, не понял, как очутился на сцене. Но, очухавшись и перестав щуриться (глаза слезились, точно он смотрел на солнце), он обнаружил, что облачен в старомодную, но бесконечно красивую одежду. На нем была рубашка из тончайшего батиста с накрахмаленным воротником — воротник этот приятно щекотал шею, — брюки со стрелками, идеально отутюженными, жилет в пунктирную, еле заметную полоску и пиджак из такого же плотного сукна, что и жилет, и в такую же микроскопическую полоску. Из жилетного кармана торчала позолоченная цепочка с крупными звеньями. Костя, сжигаемый любопытством, потянул за эту цепочку и вытащил из кармана диковинный предмет — круглые часы-луковку, раскрывавшиеся на манер старинного медальона.
— Разреши задать тебе вопрос, — обратился к нему Роберт Векслер, и его светлые глаза коварно заблестели — в них отражался неверный свет газовых ламп.
Только сейчас Костя обратил внимание, что на сцене находятся еще трое — худощавый скуластый блондин с волосами, разделенными на прямой пробор, в старомодных очках, черноволосый мужчина с роскошными усами и — ну надо же — Арлекино, городской сумасшедший из Воскресенска-33. Арлекино был в своем привычном фраке, только чист и опрятен, как никогда. Его фосфоресцирующая апельсиновая башка могла затмить собой солнце.
— Я вас слушаю, — совершенно чужим голосом ответил Костя.
— Ты знаешь, кто я? — спросил Векслер.
— Вы мэр нашего города, — без запинки ответил Костя.
Скуластый блондин нетерпеливо поправил очки и, как показалось Косте, печально вздохнул. Усатый мужчина, пожирая Костю своими огненными глазами испанского гранда, в смокинг вштопоренного, скрестил руки на груди, мол, ну давай, малыш, отвечай уже, взрослые дяди ждут. Что до Арлекино, тот даже не смотрел на Костю, а словно бы витал своими мыслями где-то далеко-далеко.
— А еще? — спросил Векслер.
Заиграла тревожная музыка. Костя узнал ее — это был «Полет валькирий» Вагнера, и у Кости на краткий миг захватило дух от величины и торжественности момента.
— Я должен сказать это вслух? — спросил Костя, изнывая от желания проснуться.
«Ну что за диалоги Эдварда и Беллы?» — во сне подумал Костя, неизвестно почему сгорая от стыда. А тут еще музыка, эта волшебная музыка занервничала, заполнила собой и все пространство, и все время, и Костя занервничал вместе с ней. Блондин, усач и Арлекино обратились в слух. Костя готов был поклясться, что они перестали дышать. Если когда-либо начинали, конечно же.
— Попробуй, — промолвил Векслер и отвернулся — Костя видел только его выразительный профиль. — Уверяю, твой язык от этого не отсохнет.
Едва лишь Костя открыл рот, чтобы произнести заветную фразу, как пространство вокруг него начало разваливаться, точно телевизионная картинка при потере сигнала, на отдельные пиксели, и музыка зазвучала глухо, и лицо Векслера начало отдаляться, и отдаляться, и отдаляться, и наконец картинка окончательно рассыпалась, как крупа, и Костя проснулся в холодном поту. Проснулся и обнаружил, что давно утро и что он, скорее всего, уже опоздал на работу.
6
— Представляешь, а мне тоже снятся диковинные сны, — мечтательно произнес Костя, вытирая тарелку белым вафельным полотенцем.
А Диана в это время сидела за столом и допивала вечерний чай. За окном (а было уже около десяти) играла ритмичная музыка и доносились громкие голоса, мужские и женские. Что-то там отмечали, а может, люди просто активно радовались тому, что живы.
— О боже, — произнесла Диана и уставилась на Костю своими светлыми глазами.
Костя в этот момент вытер последнюю тарелку и победоносно втиснул ее на место.
— Нет, поезда мне не снятся.
Он взял из вазочки печенье, и оно раскрошилось в руке, прямо на новенькую скатерть, которую сам и покупал. В «Бруклине» был отличный магазин хозтоваров, жалко, что его закрыли.
— Мне снится, что я артист!
Диана невесело рассмеялась, прикрыв рот ладонью.
