Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк
Больше нет сомнений: Джон Ди, мой далекий предок, жив! Он существует, он где-то здесь, в этой комнате, где-то рядом… может быть, он во мне! Выскажусь максимально ясно и четко: весьма вероятно, что… что Джон Ди — это я!.. Возможно, я всегда был им. Всегда был, но не подозревал об этом!..
Каким образом все это случилось, меня не интересует. Разве не достаточно чувства — поразительно явственного и острого, — что это так? Между прочим, сегодня в различных науках нетрудно найти множество примеров и доводов, которые подтвердят, объяснят и, обозначив заумными терминами, классифицируют то, что я испытываю. Сколько сегодня разглагольствуют о раздвоении личности и сознания, о шизофрении, о всевозможных феноменах парапсихологии… о чем там еще? Смешно, что разобраться в этих сложнейших явлениях пытаются психиатры, то есть ограниченные тупицы, считающие бредом все, что не произрастает на тощей почве их невежества.
Чтобы подстраховаться, для своей собственной уверенности специально отмечаю: мое психическое здоровье в полном порядке. Ну и хватит, довольно остерегаться самого себя и где-то существующих, но абсолютно неинтересных мне психиатров и прочих надутых всезнаек, любителей копаться, как слепые кроты, в человеческой душе.
Итак, Джон Ди и не думал умирать, он… ради краткости сформулирую так: Джон Ди — обретающаяся в ином мире личность, которая продолжает действовать, преследуя вполне определенные цели, стремится себя реализовать. Хорошими «проводниками» его жизненной энергии, возможно, являются таинственные пути кровного родства, но это, пожалуй, как раз несущественно. Предположим следующее: бессмертная сущность Джона Ди передается по этим путям, как, например, электрический ток по медной жиле, в таком случае я — конец провода и во мне, последней частице проводника, аккумулируется вся электрическая энергия «Джон Ди», энергия потустороннего сознания моего предка.
Господи, все это совершенно не интересно. Найди хоть тысячу объяснений, ни одно из них не сравнимо с пугающей отчетливостью моего ощущения… Миссия Джона Ди теперь — моя! Его цель — корона, воплощение в Бафомета — моя! Если я достоин! Если устою. Если созрел… Мне, последнему в роду, суждено достичь цели, исполнить предназначенное или потерпеть крушение… в вечности!
Я чувствую, как на мою голову низвергается горящий луч, это предречение и — проклятие. Я все знаю, я подготовлен. Джон Ди, я многому научился, читая заветные дневники, священные строки, которые ты написал ради того, чтобы однажды воскресить в своей памяти самого себя. Джон Ди, благородный дух моей крови, будь уверен, ты воскрес в моей памяти! И твое дело в надежных руках, Джон, потому что «ты» — это я, ибо такова моя воля!..
Бартлет Грин, видно, не ожидал, что во мне пробудится мое подлинное «я». Сразу вырос позади письменного стола, поверив, что мистическое соединение его жертвы, Джона Ди, со мной уже произошло. Ты остался в дураках, Бартлет Грин! Творил добро, всему желая зла[146], как всегда оно бывает с вами, глупыми пособниками темных сил. Ты же приблизил час моего пробуждения, Бартлет Грин, ты раскрыл мне глаза и наделил зоркостью! Я увидел твою шотландскую властительницу в черных безднах космоса! Она — всегда она, всегда та же, в любом облике — кошачья богиня, Черная Исаида, леди Сисси, знатная черкесская княжна, — и она моя желанная гостья. Я все о ней знаю. И путь ее в вечности знаю с той минуты, когда она явилась моему несчастному предку Джону Ди как призрак Елизаветы, суккуб, и до недавнего дня, когда сидела здесь, в этой комнате, и требовала от меня острие копья. То было колдовское наваждение, я этого не понял, потому что оно должно было остаться для меня тайной. То женское, что живет во мне самом, то дальнее и пока не пробудившееся — мою «Елизавету» богиня не погубила, ибо магическое будущее невозможно уничтожить, пока оно не настанет, превратившись в настоящее, а вот моим воплощенным мужским началом она пыталась завладеть, потому что решилась не допустить моей грядущей «химической свадьбы». Однажды мы с нею посчитаемся, я уверен!..
А приятель мой Липотин ведь предложил свои услуги, да только я тогда не понял. Он же сказал, что является потомком «царского магистра». То есть назвал себя, хоть и не прямо, Маски. Ладно, пока что поверю, он — Маски.
А мой погибший в море друг Гэртнер? О нем спрошу зеленое зеркало, подарок Липотина, стоящий на моем столе, и думаю, Теодор Гэртнер улыбнется там, в зеркале, возьмет сигару, усядется нога на ногу и скажет: «Что ж ты, старина Джон, не хочешь со мной знаться? С верным Гарднером, твоим лаборантом? Предостерегавшим тебя? Увы, предостерегавшим напрасно… Но теперь-то, думаю, ты не отвернешься от меня и советами моими не станешь пренебрегать?»
Недостает только Эдварда Келли, шарлатана с отрубленными ушами, искусителя, медиума[147], типа, в нашем столетии породившего тысячи себе подобных, масса которых растет неудержимо как злокачественная опухоль, несмотря на абсолютную свою безликость. Медиум! Провожатый в потустороннее царство Черной Исаиды!
Очень интересно, когда же Келли, нынешний Келли, объявится в моей жизни, когда окажет мне такую честь? Скорей бы, мне не терпится сорвать с него маску, под которой он скрывается в наши дни. Эдвард, имей в виду, я готов к любым неожиданностям, хочешь — прикинься духом на каком-нибудь сборище спиритов, а то хоть сегодня где-нибудь на улице предстань в обличье народного пророка, бездомного бродяги.
Вот только Елизавета…
Не скрою, дрожь пронизывает меня и нет сил описать мои жалкие попытки что-либо осмыслить.
От тревоги и смятения мутнеет взгляд. Странно: как ни стараюсь рассуждать здраво, стоит лишь подумать о Елизавете, мысленно произнести ее имя, голова идет кругом…
Вот так я раздумывал, то преисполняясь решимости, то снова начиная сомневаться, и вдруг опомнился, резко вздрогнув от внезапного шума, — в прихожей шел спор или перебранка, возбужденные голоса звучали все громче и приближались к моей двери.
И тут я их узнал, два взволнованных, пререкающихся
