Да будет воля моя - Евгений Кузнецов
Соломон отомкнул запертую дверь, приоткрыл ее на треть и опасливо выглянул наружу одним глазом. В коридоре были двое — вышибала Рустам и незнакомый мужчина в темно-бордовом спортивном костюме, украшенном россыпью блестящих страз. Незнакомец показался Соломону знакомым. Точнее его глаза, светло-серые, с темной окантовкой и черными колючими зрачками.
— Кто ты такой? — грубо спросил у него Соломон.
— Аз есмь человече. Но ты можешь обращаться ко мне по имени Маммон.
— Это Мия подослала тебя ко мне?
— Нет. Я пришел к тебе по собственной иннициативе.
Соломон напряженно соображал, теряясь в догадках. Мия вряд ли бы решилась пойти на шантаж в одиночку. Скорее, она заручилась бы поддержкой подельника. Но раз он говорит, что действует по собственной инициативе, то Мия вполне могла быть лишь орудием в руках расчетливого манипулятора. Кто же он такой, этот хмырь в стразах? На мента не похож, на авторитета не тянет, а для рядового бандита слишком круто размахнулся. Интересно, сколько он заломит? Несмотря на опасения, Соломон был заинтригован.
Он открыл дверь шире и отступил на шаг назад, приглашая визитера внутрь:
— Ну проходи, человече.
Глава 15
Маммон вошел в зеркальную комнату, огляделся и остановил взгляд на притихших девушках. Те с опаской смотрели на странного посетителя с прозрачными и неподвижными глазами. Соломон закрыл дверь перед носом Рустама и вышел вперед. За все это время никто не проронил ни слова.
Соломон вдруг почувствовал укол ревности: Маммон с жадностью впился глазами в Еву и Соню. Он сел на диван между сестрами, театральным жестом прикрыл глаза ладонью, словно защищаясь от яркого солнца, и нараспев произнес:
— Уклоните очи ваши от меня, ибо они меня волнуют.
Ева с Соней с недоумением переглянулись.
— Пойдите же в объятия мои, — продолжал паясничать Соломон, — будем упиваться нежностями до утра, насладимся любовью.
— Сначала спальню твою надуши смирною, алоем и корицею, — ответила Соня.
— И коврами да разноцветными тканями египетскими убери постель твою, — подхватила Ева. — А мы пока пойдем припудрим носики.
Девушки поднялись с дивана и шаткой походкой направились к выходу. Маммоном даже не сдвинулся с места, чтобы пропустить их, и им пришлось обойти его с двух сторон. Сестры вышли в коридор, и дверь за ними захлопнулась. Проводив их глазами, Маммоном отвернулся и молча уставился на Соломона.
Соломон указал рукой на противоположный диван:
— Располагайся.
— Благодарю.
Маммон расположился на диване. Сохраняя молчание, Соломон поставил перед Маммоном чистый бокал и смешал в нем коктейль, после чего налил выпивку и себе.
Он поднял бокал и произнес крылатую фразу на латыни:
— Ин вино веритас![13]
Маммон одобрительно кивнул:
— Твое знание мертвого языка делает тебе честь. Однако опрометчиво рисоваться перед тем, для кого латынь является вторым языком после древнегреческого. Ведь если я отвечу тебе стомакхум ульцерис[14], ты вряд ли поймешь из моих слов, что у меня язва желудка?
Будто вспомнив о чем-то, Маммон достал из кармана блистер и, пошуршав им, выдавил одну таблетку на ладонь и отправил ее в рот.
— Сочувствую, — ответил Соломон. — Ну а я живу по-хайямовски. Сидя на берегу ручья, вином и каждым мгновением наслаждаюсь я с луноликой, не сожалея о минувшем и не заглядывая в грядущее. Да, и еще сверля мыслью жемчужины мудрости.
Кривясь то ли от горечи принятого лекарства, то ли от желудочных колик, то ли от нелепых слов Руя, Маммон проследил, как Соломон сделал большой глоток и смачно причмокнул от удовольствия.
— Положение твое плачевно, — заметил Маммон, — однако ты делаешь вид, будто ничего не происходит. Мне отрадно констатировать, что после всего случившегося ты не утратил веру в себя.
— Ты отказываешься выпить со мной, — прервал его Соломон, — ну а я не желаю продолжать с тобой этот беспонтовый разговор.
Маммон промолчал. Никто из мужчин больше не произнес ни слова, и повисла долгая пауза, во время которой оба разглядывали друг друга, Маммон в открытую, а Соломон сквозь черные стекла солнцезащитных очков.
Дверь открылась, и в кабинет вошли близняшки Ева и Соня. Соломон с Маммоном непроизвольно повернулись в их сторону. Выглядели девушки посвежевшими, а под их носиками действительно было припудрено чем-то белым. К тому же они успели переодеться в сценические наряды, и теперь на них были кислотно-желтые латексные бикини.
Ева помахала рукой Соломону и торжественно произнесла:
— Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною — любовь!
Она села на диванчик к Соломону и присосалась губами к его щеке.
Соня подсела к Маммону и не менее торжественно пропела:
— Подкрепи меня вином, освежи меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви!
Маммон промолчал, а Соломон рассмеялся:
— Все испытал я мудростью и нашел, что горче смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы…
Соломон вдруг помрачнел, словно вспомнив о чем-то неприятном. Освободившись от объятий Евы, он разлил по двум бокалам коктейль и раздал их девушкам.
Принимая из его рук бокал, Ева томно произнесла:
— Она протягивает руки свои к прялке, и персты ее берутся за веретено.
— Глубокая пропасть — уста блудницы, — мрачно заметил Соломон.
Себе он налил чистый, неразбавленный виски и с жадностью припал к бокалу. Допив до дна, он со звоном отставил на стеклянный столик пустой бокал и, утерев рот рукой, окинул взглядом полуобнаженное тело Евы.
— Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная Ева, твоею миловидностью, — заговорил Соломон пьяным голосом. Он провел рукой по изгибу ее бедра, по талии и выше. — Округление бедер твоих. Живот — круглая чаша. Этот стан твой похож на пальму. Влез бы я на тебя, ухватился бы за ветви твои, и груди твои были бы вместо кистей винограда.
Соломон вдруг с жадностью припал лицом к ложбинке между грудей Евы.
— Два сосца твои, — невнятно промычал он, — как у серной лани. Нет, у горной серны. Или лани? Мать твою, не помню…
Ева невольно простонала под неистовыми ласками Соломона.
Маммон безотрывно глядел на это разнузданное зрелище и безмолвствовал.
— Он чокнутый, — спокойно сообщила ему сидящая рядом с ним Соня, попивая свой коктейль. — Теперь он заставляет всех девочек читать этого, как его? А, вспомнила, Эксгибициониста.
— Екклесиаста, — поправил ее Маммон.
— Ну да, точно.
— В его речах вся мудрость мира! — оторвавшись от груди Евы, воскликнул заплетающимся языком Соломон.
Его солнцезащитные очки съехали набекрень. Прицелившись одним глазом, он приклеился ртом к губам девушки.
— Видал? — Соня кивнула подбородком в его сторону. — Развивает нас духовно. Говорит, что
