Будь моей сестрой - Герман Михайлович Шендеров
Только вот как его отняли, как вынесли из леса? Бабушка? Оттого у нее инсульт был?.. Да ну нет, это уже совсем сказки, подумал Славка. Не может такого быть.
А что может?.. Здесь, ночью, под низким потолком, в почти полной темноте, полной скрипов и шорохов старого маленького дома, все казалось возможным.
Скажу бабушке, я обязательно скажу бабушке, подумал Славка. Надеюсь, она сможет меня защитить, если отобрала у ведьмы тогда, в детстве, и не то проверяла печью, не то лечила после пережитого…
Тут он вдруг нашел объяснение своему сну, и картинка, пугающая, но цельная, сложилась у него в голове.
Его не клали в печь на лопате.
Его оттуда вынимали.
Лес. Потом тоннель. Потом пепел и светлеющий свод.
Именно так, а не наоборот.
То, что украло его, действительно вернуло его через дымоход, испугавшись за свое отродье.
Нет, это было слишком ужасно, но в темноте деревенской ночи казалось правильным, настоящим объяснением.
Скорей бы утро, с тоской, едва не заскулив, подумал Славка. Утром все это покажется бредом. И вообще, ну разве ведьмы подменяют детей? Едят – сколько угодно, но, если вообще верить тому, что пишут в книжках, – подсовывают подменышей всякие нелюди, нечисть лесная, а ведьма-то все-таки человек? Не сходится, размышлял Славка. И от этого еще хуже.
По чердаку что-то пробежало. Туда-сюда. Туда-сюда. Туда. Легонько, но слышно. Кот? Хорь? Белка?
Коловерша?..
Славка не мог спать. Ну никак не мог, зная, что темное, непонятное, никем не замеченное создание ходит прямо по дому, рядом, руку протяни, за тонкой преградой; бегает, стучит. Оно так и будет каждую ночь приходить, подумал Славка. А ведь он этого не выдержит.
Невыносимо было лежать и не знать ничего. Лучше знать. Хоть что угодно. Неизвестность и бездействие мучили его до вполне осязаемой тошноты, до мерзкого чувства в локтях и коленях, во всех суставах.
Не мог он лежать.
Он встал, накинул штаны и рубашку, стараясь не думать ни о чем, чтобы не спугнуть это состояние бездумной, пустой полуночной решимости, взял свечу и спички, свою серебряную монету, тихо вышел из комнаты, чуть-чуть приоткрыв дверь и протиснувшись в щель, вышел в сени и поднялся на чердак. Свеча коптила, пламя танцевало, в голове было пусто. Славка понимал, что, если он задумается хоть на секунду над тем, что делает, то бросит свечу и с воплем убежит под одеяло.
Он поднялся на чердак и закрыл за собой лаз. Тут не было петель – сколоченная из досок заслонка держалась на двух сыромятных ремнях, прибитых к настилу, так что это вышло бесшумно.
Славка сунул руку в карман, сжал монету в кулаке. Руки были мокрыми. Он огляделся, покрутил головой, погонял свечами тени по углам. И подавился криком, когда одна из теней, из дальнего угла, метнулась скользящим движением из одного угла чердака в другой.
Славка судорожно вдохнул, сжав зубы, и как мог сильно размахнулся и швырнул монетой в эту тень.
Пламя свечи покачнулось, но не погасло, черная, теперь уже видимо объемная фигура замерла, и Славка шагнул к ней, выставив вперед свечу.
Он загнал существо в угол. Теперь зверь уже никуда не бежал, не тек, не скользил – он прижался спиной к обитым рубероидом доскам, черный и смолянистый на черном и смолянистом фоне, поднялся столбом и смотрел прямо на него.
Славка забыл дышать.
Зверь был похож скорее всего на зайца, как мог бы нарисовать зайца художник, который никогда не видел никаких зверей, кроме собак. Глаза, желтые, казались почему-то мягкими, как перезрелые абрикосы, сетка жил красновато темнела в мякоти яблок, углы глаз подтекали. Под шеей, как настоящий мешок, свешивался огромный зоб. По темной липкой шкуре стекали белые капли.
Несколько ударов сердца Славка смотрел на него. Огонек свечи поклонился влево, потом вправо, и на секунду показалось, что тело зверя не настоящее, что оно сделано из каких-то палочек, косточек, обмотанных проволокой, окрученных старым войлоком, дырявой и мерзкой сухой кошачьей шкурой, в паутине, в пятнах молока, зацветших плесенью. Что это груда мусора, подсвеченная свечой.
И от этого стало так жутко, что Славка отвел глаза.
Коловерша метнулся в сторону, отвратительный зоб качнулся, молоко плеснуло на солому и горбыли перекрытия; зверь перескочил через светлый кругляш монеты и исчез.
Славка шарахнулся и уронил свечу. Сразу подхватил – она почти погасла и теперь разгоралась неохотно – и увидел, что затлела солома. Он прихлопнул ее тапкой, не думая, и маленькая алая чешуйка, поднявшись в пыльном чердачном воздухе, блеснула золотом и приземлилась на лужицу пролитого молока.
И та вспыхнула призрачным синеватым пламенем, которое тут же погасло.
Огонек свечи сжался, сделался синим, прилип к алому фитилю. Славка затаил дыхание. Он понял, что за спиной кто-то есть. Не коловерша.
Хозяйка.
Сердце пропустило удар, потом другой. Он вдруг внезапно понял ту самую простую вещь, которую никак не мог сообразить.
Он зря решил, что коловерша приходит красть масло и молоко.
А не наоборот.
Коловерша приносит его, вот в чем дело.
Славку затошнило, крупный озноб пошел по телу, схватил за руки паралич.
Если ведьмы не подменяют детей… Почему он вообще подумал, что его похитила именно ведьма? Даже не так – что ведьма его именно похитила…
А не наоборот.
Не вытащила из леса домой.
Он обернулся со свечой.
Увидел высоко вверху, под сводом чердака, только белизну глаз и желтоватый блик на подбородке, похожий на улыбку пугала. И зеленые отблески на резных пуговицах.
Он гадал, забьется ли его сердце вновь. Бабушка, не сводя с него глаз, протянула руку и пальцами погасила фитиль.
Настала темнота.
Герман Шендеров
Симфония Шоа
«…максимум благодарностей моим бустерам и донатерам, а также вам, мои дорогие подписчики, без вас у меня, конечно, ничего бы не получилось. С вами был Максималекс, подписывайтесь, ставьте лайкосики, жмите на колокольчик, чтобы не пропустить новые стримы! Увидимся на следующей неделе, всем максимум всего!» – Видео кончилось бодрым запилом на электрогитаре.
Алексу никогда не нравился собственный голос в записи, но он уже давно смирился с тем, что через микрофон звучит как писклявый подросток. В конце концов, такие вещи уже не кажутся критичными, когда ты заработал свою первую сотню тысяч подписчиков; даже наоборот – приобретают свой шарм. Он довольно откинулся на кресле, сбросил дугу наушников с соломенного цвета шевелюры. Только после этого он услышал трель дверного звонка.
На пороге стоял сосед – дряхлый носатый еврей из квартиры напротив. Когда его сиделка брала выходной, тот иногда обращался к Алексу с просьбой – сходить за продуктами или поставить укол. Алекс учился на фельдшера и никогда не отказывал старику в услуге.
– Герр Шимель, добрый вечер. Чем обязан? Я опять слишком шумел?
Сосед потряс лысой, покрытой старческими пятнами головой и заскрежетал:
– Что вы, Алекс, мой мальчик, ни в коем разе. Извините, что в столь поздний час… Я бы хотел попросить вас об одной мелочи, если только найдется время, – еврей печально развел руками, как бы показывая, насколько его дела ничтожны по сравнению с занятиями Алекса.
– Разумеется, герр Шимель, я сейчас как раз свободен, – соврал Алекс: ему предстояло еще учить анатомию перед промежуточным тестом, но выцветшие глаза старика смотрели с такой надеждой, что парень не смог отказать.
«Ночью доучу» – пообещал он сам себе.
– Умоляю вас – Хаим! Называйте меня Хаим, прошу. Захватите свой компьютер, пожалуйста. У меня сегодня к вам просьба как раз по вашей специальности, – скрипуче хихикнул старик.
– Как скажете, герр… то есть Хаим.
Вернувшись в комнату, Алекс отсоединил ноутбук от зарядки и вернулся в коридор, где его ждала скрюченная фигурка, одетая во что-то похожее на длинную белую ночнушку. На блестящей лысине смоляным пятном чернела кипа.
– Ой, спасибо вам, молодой человек, не оставили старого нэбеха в штихе, – рассыпался в благодарностях сосед. – Пойдемте-пойдемте, это ненадолго.
Он долго ковырялся с ключами, сражаясь с артритом. Наконец замок подчинился.
– Следуйте за мной, юноша! – махнул рукой старик, приглашая Алекса пройти через темный, заставленный разнообразной рухлядью коридор.
Запах лекарств и средства от моли забивался в ноздри. Пройдя вглубь квартиры, они оказались в кабинете.
