Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи
– Ты, разумеется, станешь конунгом, единственным конунгом всей Дании.
– Но когда? В старости?
– Нет, уже скоро.
– Скоро? Но как же Кнут…
– Твой брат Кнут останется в памяти людей под прозвищем Радостный – радостна была жизнь его, радостной будет и смерть, и умрет он весело, как все, что делают молодые.
– Он умрет молодым?
– Да. Он войдет в Валгаллу, открыв тебе дорогу к земной власти и славе. А ты будешь владеть не только Данией, но и частью Норвегии, и ее конунги будут подчиняться тебе.
– Конунги Норвегии?
– Разумеется! Не забыл ли ты о том, что твоя сестра Гунн замужем за Эйриком конунгом и у нее есть сыновья? Сейчас они еще дети, но чужие дети растут быстро!
– А я… будут у меня сыновья? – поспешил Харальд задать тот вопрос, который волновал его уже лет пять.
Прежде чем ответить, она снова прислушалась, устремив рассеянный взгляд куда-то во тьму над его головой.
– О да, – негромко, задумчиво подтвердила она потом. – Будут у тебя сыновья… и дочери. Они в полной мере разделят судьбы всех земных владык: будут в ней и власть, и слава, и несметные богатства, и сражения, и блестящие победы, и тяжкие поражения… Не все из них умрут своей смертью… будет и вражда между родичами… и изгнания… Я знаю, как велика твоя жажда иметь сыновей, но и доброе зерно, будучи брошено в дурную почву, принесет дурной плод… горький плод… ядовитый плод…
– О чем ты? – В беспокойстве Харальд вскочил с ларя, на котором сидел. – Говори! Я хочу знать всю правду!
Но она молчала, расширенными глазами глядя вроде бы на него, но взгляд ее рассеивался и улетал в пустоту, не достигая Харальда. Он шагнул ближе: лицо ее слегка исказилось, будто она видела что-то неприятное, пугающее.
– Я хочу знать, пусть даже самое страшное! – Харальд за пару шагов пересек тесное подземное жилье, схватил девушку за плечи и тряхнул, будто пытался силой вытрясти застрявшие речи.
А вот этого делать было нельзя, он и сам бы это понял, если бы дал себе хоть мгновение подумать. От его прикосновения девушка вздрогнула и очнулась, словно проснулась от сна наяву и подняла на него уже иной взгляд – недоумевающий, испуганный. И Харальд, коротко выбранившись, выпустил ее плечи. Вот что он наделал, дурак, – вытряхнул дух богини из тела дочери Инглингов!
– Что ты делаешь? – воскликнула она, и теперь это снова была Гунхильда. – Решил меня задушить наконец? В третий раз пытаешься?
– Нет, – с досадой ответил Харальд и отошел обратно к своему ларю, но не сел, а повернулся вокруг себя и опять взглянул на нее со вновь пробудившейся надеждой. – Ты не помнишь, что ты видела?
– Где?
– Вот сейчас!
– Тебя…
– Да, меня, меня! Что со мной было? – Харальд снова подошел, глядя ей в лицо так пристально, будто надеялся разглядеть там отражения улетевших видений, как тень облаков на воде.
– Ты сидел там… а я здесь… – недоуменно отозвалась Гунхильда. – Ты бросил мне гребень… – Она опустила взгляд на резную вещицу, которую все еще держала в руке, – и я стала причесываться… а больше я ничего не помню! – Будто прозрев, она подняла глаза на Харальда.
– Ничего?
– Ничего. А… что-то было?
– Еще как было! – Харальд горько рассмеялся. – Ты предрекла мне судьбу.
– Наверное, ничего хорошего. – В ее голосе слышалось «так тебе и надо».
– Почему же? Много всего просто очень хорошего. Например… – Он запнулся, вдруг сообразив, что обещанная ему ранняя смерть брата обещает Гунхильде такое же ранее вдовство. – Что я стану конунгом всей Дании… ну, со временем… когда-нибудь. И даже частично Норвегии. Ничего в этом нет необычного, ведь моя сестра замужем за одним из тамошних конунгов – ну, старшая сестра, Гунн, которая за Эйриком конунгом.
– А потом?
– Самого любопытного ты не сказала.
– Чего?
– Как я умру, конечно. И о моих детях. Ты сказала, что их у меня будет немало, но в жизни их ждет много превратностей. Под конец увидела что-то уж совсем нехорошее, но не успела сказать. Ты не могла бы попробовать еще раз?
– Чего?
– Ну, как ты это делала? Как ты входишь в состояние сейда?
– Я вовсе не умею входить туда! – Гунхильда слегка обиделась, поскольку «сейдконы», иначе вещие жены, умеющие предрекать будущее и говорить с умершими, хоть и пользуются уважением, но также их сторонятся и опасаются. – Я никогда в жизни этого не делала!
– Делала. Вот сейчас, я сам видел.
– Но разве я перед этим стучала в бубен, ела сердца всех домашних животных? И где двенадцать женщин, поющих вардлок?
– Здесь не надо бубна и вардлока. – Харальд многозначительно огляделся. – Здесь иной мир так близок, что в него совсем несложно заглянуть. Мы, собственно говоря, находимся с тобой в мире мертвых.
Оба они невольно посмотрели на идол Фрейра в темном углу, и обоим одинаково показалось, что он прекрасно их видит и ясно слышит их беседу, как всякий живой человек.
– Если это так легко, посмотри сам.
– Мужчинам это не дано и не к лицу. Кроме Одина.
– Подожди. – Гунхильда вдруг махнула рукой, чтобы он помолчал, и наморщила лоб.
Какая-то смутная мысль вертелась около сознания… не ее мысль, будто бы пришедшая со стороны… образ… имя…
– Его зовут… звали… будут звать… в общем, его имя Свейн, – наконец сказала она. – Но не спрашивай меня, кто это, я не знаю!
Глава 9
Здесь это было как во сне: разговаривая с Харальдом, Гунхильда не чувствовала прежней тревоги, досады, ни со своей, ни с его стороны – будто все эти дурные чувства не посмели войти сюда, в дом божества, и остались снаружи, на холоде. Здесь, внутри кургана, было, как ей теперь казалось, довольно тепло – она даже сбросила кафтан и сидела, лишь прикрыв ноги меховым одеялом. Непривычная обстановка оказывала на нее странное действие: и будоражила, и убаюкивала. Но более всего ее волновало присутствие Харальда: все существо ее заполняла радость от того, что они наконец начали разговаривать между собой по-человечески, что он больше не считает ее ведьмой. Даже жаль было тратить время на сон, но завтра, сколько она знала по опыту, ей предстоит немало трудов.
Харальд тоже сел на лежанку, у нее в ногах, и ей было приятно, что он так близко.
– Долго мы здесь пробудем? – спросила она. – Неужели три дня, как полагается?
– А тебе страшно? – усмехнулся Харальд, сам в это не веря.
– Понимаешь, – со значительным видом начала Гунхильда, – за три дня у человека неизбежно возникнут некие потребности, отправлять которые в доме бога как-то нехорошо! А выйти отсюда нельзя. Богиня Сунна не бегает туда-сюда из Хель по нужде в те дни дня, что пребывает там.
Не в первый раз исполняя должность воплощения богини, Гунхильда быстро поняла, оглядевшись, зачем ее сюда принесли и чего от нее требуется.
– Поэтому мы пробудем здесь только до утра, – кивнул Харальд. – А утром явится твой блистательный жених, – при этой мысли он вдруг помрачнел, – убьет меня и освободит тебя, дабы ты подарила весну земному миру.
– А зачем понадобилось уносить меня ночью из постели? Неужели нельзя было объяснить по-человечески? Я бы все поняла. Правда, в таком развернутом действе мне участвовать не приходилось: моя мать все-таки была христианка.
– Где же это видано, чтобы Зимний Турс предупреждал Сунну о похищении? – Харальд выразительно приподнял бровь. – Может, еще скажешь, он должен был попросить ее согласия?
– А почему бы и нет, ведь она согласилась бы!
– Вот как? – оживленно переспросил Харальд, который отнес это к себе. – Согласилась бы?
Переменив положение, он опустил руку, чтобы опереться о лежанку, и его ладонь будто случайно попала между вытянутых ног Гунхильды.
– Ну, конечно! – Ей нравилось прикосновение его руки, и она сделала вид, будто ничего не заметила. Он тоже. – Ведь земля должна отдохнуть от летних трудов, должна спать какое-то время, как человек бодрствует днем и спит ночью. Зима – ночь земли. А богиня в мире Хель – как зерно в земле, которое должно пролежать здесь какое-то время, набраться сил, напитаться соками, чтобы потом уже прорасти и выйти на свет ростком, стать цветком…
Харальд едва вникал в смысл ее слов – она сама казалась каким-то волшебным цветком, искрой божественного огня в подземелье, согревающим землю изнутри. Кто она сейчас – смертная или богиня? Или то и другое сразу? Ведь люди королевского рода всегда несут в себе частицу божественного духа – не зря же они прямые потомки богов. И в Гунхильде эта связь с богиней проявлялась ярче, чем в ком-либо, кого он знал. Сейчас Харальд удивлялся, почему не замечал этого раньше. Что за тролль ему запорошил глаза, вынуждая видеть в ней какую-то ведьму, заставлял бояться ее красоты? Ее красота – божественный дар, который надо принимать с благодарность. Благоговением… Восхищением…
