Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи
– Возьми вот этот. – Харальд подобрал что-то с пола и бросил ей – это оказался гребень из белой кости, тончайшей работы, с резьбой, изображающей каких-то людей в пышных одеждах.
– Ну, а ты тогда что тут делаешь? – спросила Гунхильда, принимаясь осторожно расчесывать волосы, спутавшиеся за время ночного приключения. – Тебя тоже принесли в жертву? Больших же бедствий ожидает держава Горма, если ради отвращения их решено пожертвовать девушкой и молодым мужчиной королевского рода! Почему я ничего об этом не слышала?
За время одевания она окончательно пришла в себя и почти успокоилась. Да, она внутри кургана, это несомненно. Во время похорон Асфрид ей показывали издали высоченный курган, перед которым были выложены белыми камнями очертания ладьи, и сказали, что он называется Дом Фрейра. Теперь ей представился случай взглянуть на него изнутри. Ей уже приходилось видеть, как готовят погребение знатных людей: при жизни последних двух-трех поколений знатные люди Северных Стран возводили для умерших родичей курганы с деревянным помещением внутри, куда складывали погребальные дары и даже коней. Именно так был похоронен ее прадед Олав Старый, а потом дед Кнут, дядя Сигтрюгг, и по праздникам на их курганах приносились жертвы. Теперь она узнавала стены из вкопанных стоймя толстых деревянных плах, со столбами по углам, пол, усыпанный соломой – кое-где она была видна из-под шкур и наваленных грудами разных богатств. Только это был курган не для обычного покойника, пусть и знатного, а для бога. Место покойного здесь занимал идол Фрейра, а все это – жертвенные дары. Судя по тому, как они лежали беспорядочными кучами, все вперемешку, но в основном под оконцами, их сбрасывали сюда сверху в разное время – в годовые праздники, по случаю разных важных событий, когда смертным нужна поддержка и помощь богов. Возможно, Харальд говорит правду – и людей, обреченных в жертву, тоже могут помещать сюда. Но это чушь – никогда Горм не сделает это с ней, наследницей Инглингов, еще до свадьбы и даже до обручения! Если не жалость к юной девушке, то понимание собственной выгоды не дадут ему это сделать. А чтобы на подобное решился Харальд без согласия отца, она не верила – может, он сумасшедший немного, но не настолько. Да и что здесь тогда делал бы он сам?
Харальд молчал, глядя, как она расчесывает волосы – при свете ближайшего светильника они вспыхивали пламенем, будто золотые нити. Девушка держалась невозмутимо, да он и сам чувствовал, что после первого потрясения она уже успокоилась. А ведь он не солгал: в паре шагов от кровати, на которой она с удобством расположилась, под земляным полом кургана и впрямь были зарыты кости нескольких древних жертв. Этот курган и домом внутри был сооружен не так давно, при Хёрдакнуте, на месте старинного жертвенника Фрейра – как знак могущества рода Кнютлингов и любви к нему богов. А жертвенник располагался на месте еще более древнего, многовековой давности, кургана, так что не исключено, что предание, связавшее его с именем Фрейра, не сильно отклонилось от истины. Горм рассказывал, что лет пятьдесят назад на вершину старой, совсем оплывшей погребальной насыпи прежних веков, где приносили жертвы их предки, поставили этот деревянный дом под двускатной крышей, а потом засыпали землей, сделав курган самым высоким в здешних местах. Ни один, даже самый знатный покойник в Северных Странах не имеет такого просторного жилья, за это можно было поручиться. Оно так велико, что Фрейр может даже принимать гостей…
Оба они были сейчас его гостями, и Харальд ясно ощущал незримое присутствие хозяина дома – для этого ему вовсе не надо было смотреть в угол, где стол деревянный идол, тоже изготовленный при Хёрдакнуте нарочно для этого сооружения и украшенный бронзовой позолоченной гривной, такой огромной и тяжелой, что ни один живой человек не устоял бы на ногах, вздумай он надеть ее на шею. Нет, здесь был сам дух Фрейра, и Харальд, как представитель королевского рода с божественной кровью в жилах, чувствовал его так же ясно, как зрячий видит огонь. Чувствует ли Гунхильда то же самое? Наверное, да, иначе сейчас дрожала бы от страха. Многие испугаются, обнаружив себя в могиле, да еще могиле бога, откуда нет выхода. Но Гунхильда не боялась, а спокойно приводила себя в порядок – будто приехала в гости к родичам.
Харальд не зря принес ее сюда, после того как к нему в усадьбу явилась Ингер, чтобы поделиться необычным замыслом. Он был уверен, что сестра, особа умная, хитрая и себе на уме, рассказала далеко не все. Дескать, отец-конунг решил, что для прочного скрепления будущего союза, столь важного для всей Дании, нужно пригласить на праздник богов и дать им подходящие вместилища. Правда, Кнуту, как старшему, более пристало бы изображать Зимнего Турса, а Харальду, как младшему – Фрейра, Владыку-Лето, но поскольку обручиться с Гунхильдой должен Кнут, ему и быть Фрейром. Харальд сразу согласился, едва поняв, что предлагает Ингер – провести время в Доме Фрейра наедине с Гунхильдой, которая, как богиня весны, должна перед летним оживлением земли спуститься на три дня в подземный мир. Мысль прожить здесь три дня он отверг – в силу некоторых естественных причин это никак невозможно, – но на одну ночь он согласился весьма охотно. Он сразу представил дочь Олава в кургане, где сам ни разу не был, только заглядывал сверху через оконца для жертвоприношений. Харальд был уверен, что само пребывание этой девушки в жилище бога поможет ему наконец выявить ее суть. Кто она – богиня или ведьма? Она так красива, что не удивительно, если сама Фрейя и правда является к людям в ее облике. Но почему ему так не по себе от ее взгляда, почему все мысли устремляются к ней и он думает о ней днями и ночами, как завороженный? Почему мысль о том, что она станет женой брата, вызывает дикую досаду? По сравнению с ней все прочие женщины, в том числе и собственная жена, показались тусклыми и вялыми, только в ней горел огонь жизни, возле которого хотелось погреться.
Будь она ведьмой, она не была бы сейчас так спокойна. Будь ее красота лишь наведенными чарами, сейчас они растаяли бы и он увидел бы ее в истинном облике – наверняка уродливом. Но нет, она оставалась так же хороша… и даже лучше. Сидя на лежанке бога и расчесывая волосы, цвета темного янтаря в золоте, франкским гребнем слоновой кости, который кто-то из викингов пожертвовал в благодарность за удачный набег, она сияла не отраженным светом, а своим собственным, который струился изнутри. От лица с точеными чертами и очаровательным, чуть вздернутым носиком, от белых нежных рук с тонкими пальцами, привыкшими лишь к рукоделью… Фрейя, приходившая к Кнуту, не могла быть более хороша собой.
И, подумав это, Харальд почувствовал, как вдруг оборвалось сердце. Не дочь Олава сидела перед ним на лежанке, но сама Фрейя. Вот она подняла глаза и устремила на него лукавый, обольстительный, выжидающий взгляд, и от этого взгляда стало жарко, кровь вскипела, будто река в весеннем разливе.
– Вы, должно быть, надумали потешить богов и порадовать людей поединком Фрейра и Зимнего Турса за обладание богиней Сунной? – спросила она, не дождавшись ответа. – И если я заточена здесь с тобой, значит, ты и есть Зимний Турс? Ведь не мог же Горм конунг в здравом уме принести в жертву своего наследника, который обещает прославить род и оставить по себе вечную память?
– Я… – Харальд с трудом нашел слова для ответа, отчетливо понимая, что к нему обращается богиня. – Прославить род… вечную память… Ты уверена, что так будет?
– О… Да! – Сперва она сама вроде бы удивилась тому, что сказала, потом будто прислушалась и утвердительно кивнула. – Я уверена! По тебе это сразу видно. Ты из тех людей, в ком слишком много сил, больше, чем надо для мирной жизни под закопченной кровлей, твой путь – это путь подвигов, сражений, опасностей и славы. Ты видишь свою дорогу и ведешь за собой других, ты чтишь богов и обычаи, но сам устанавливаешь для себя законы и правила. Именно такие люди остаются в памяти потомков, когда остальные скрываются под холодными волнами веков.
– Что же будет с-со мной? – спросил Харальд, боясь спугнуть это чудо – живое присутствие богини. Он ловил каждое ее слово и одновременно любовался ее красотой, от вида которой по жилам разливалось горячее блаженство.
– Ты, разумеется, станешь конунгом, единственным конунгом всей Дании.
– Но когда? В старости?
– Нет, уже скоро.
– Скоро? Но как же Кнут…
– Твой брат Кнут останется в памяти людей под прозвищем Радостный – радостна была жизнь его, радостной будет и смерть, и умрет он весело, как все, что делают молодые.
– Он умрет молодым?
– Да. Он войдет в Валгаллу, открыв тебе дорогу к земной власти и славе. А ты будешь владеть не только Данией, но и частью Норвегии, и ее конунги будут подчиняться тебе.
