Татьяна Корсакова - Девушка с серебряной кровью

Пузырь уже возвышался над водой в три человеческих роста. Он истончался и грозился вот-вот лопнуть.

– Да обернитесь вы! – крикнул Федор, и Евдокия послушалась, стремительно обернулась.

Мгновение она разглядывала пузырь, а потом велела:

– На дно лодки! Быстро!

Пузырь лопнул, обдав их дождем из брызг в тот самый момент, когда они упали на дно, а потом лодка закружилась по спирали, засасываемая в открывшуюся воронку.

– Перестань! – закричала Евдокия, цепляясь руками за борта лодки. – Прекрати! Они еще дети! Они не понимают! Позволь мне объяснить! – Она кричала, обратив лицо к стремительно темнеющему небу и с каждым сказанным ею словом лодка замедляла свое движение до тех пор, пока и вовсе не остановилась. Воронка исчезла, словно ее и не было, и поверхность озера снова сделалась гладкой. Евдокия вздохнула, уголком платка вытерла мокрое лицо.

– Не зли его, – сказала шепотом. – Здесь он всему хозяин. Не зли.

– Вы говорили про сны. – Помогая себе здоровой рукой, Федор снова сел. – Про мои с Айви общие сны.

– У нее есть и другие сны. Должны быть. Общие с ним. И тех снов должно быть больше. Или хотя бы не меньше. А она почти каждую ночь с тобой. Так нельзя, Федор, это плохо.

– И что в тех снах? – Федор задал вопрос, получить ответ на который боялся.

– Она не помнит. Ни одна из них не помнит. В своих снах они просто входят в пещеру.

– И… все?

– Я не знаю, все или не все. – Евдокия снова взялась за весла. – И они тоже не знают. Или не хотят говорить.

– Они – это кто?

– Женщины ее рода.

– Мать Айви?

– Нет. – Евдокия мотнула головой. – Бабушка, жена Акима Петровича. Она его слышала.

– А мать?

– А в матери Айви серебро не отозвалось на его зов. Она, конечно, кое-что чувствовала, кое-что умела, но до своей матери и до собственной дочери ей было далеко.

– А серебро может не отозваться?

– Может. – Евдокия гребла широкими уверенными гребками. – Когда его мало или оно слабое. Никто точно не знает, отзовется оно на зов или нет.

– Что с ними стало? – спросил Федор.

– С кем?

– С бабушкой и мамой Айви.

Евдокия долго молчала. Он думал, уже и не ответит, когда она снова заговорила:

– Анна, жена Акима Петровича, была очень сильной. Такой, как Айви. У нее хорошо получалось усмирять Стража. Я помню те годы, на озере было мало смертей, спокойно все, тихо. До тех пор, пока она не повстречала Акима Петровича.

– Он тоже был пришлый? – Федор уже знал ответ на свой вопрос, но не спросить не мог.

– Пришлый. – Евдокия кивнула. – Такой, как ты. Не спрашивай, из каких он краев. Это не наше с тобой дело. Захочет, сам расскажет. Это неважно. Важно, что они встретились, и Анна влюбилась.

– И сны ее изменились.

– Изменились.

– А Желтоглазому это не понравилось.

– Не понравилось. Озеро снова сделалось неспокойным, скотина пропадала, люди тонули. Много. – Евдокия вздохнула. – Пошли разговоры, что все это из-за Анны, что она ведьма, что это она Стража тревожит и зовет. Глупцы, они так и не поняли, что сотворили.

– Что они сотворили? – Тело заломило от дурного предчувствия. Все, от макушки до пяток.

– Летом в городе часто устраиваются ярмарки. И сейчас, и раньше. Аким Петрович отлучился по делам, а Анна с Сонечкой, их маленькой дочкой, пришли на ярмарку. – Евдокия снова замолчала, лицо ее сделалось каменным.

Федор тоже молчал, не торопил.

– Они ее убили, – сказала Евдокия наконец. – Задушили прямо на глазах у Сони. Шестеро их было гадов. И с ними одна баба. Баба и надоумила. Аким Петрович в молодости был видным мужчиной, и деньжата у него всегда водились. Видный мужчина, но при жене… Вот от жены и избавились… А тело сбросили в озеро. Отдали Стражу. Ее так и не нашли, озеро свою добычу никогда не возвращает.

– Озеро ли? – спросил Федор с нехорошей усмешкой.

– Не знаю.

– Что он с ними сделал?

– Кто?

– Аким Петрович. Что он сделал с людьми, убившими его жену?

– Ты и правда хочешь это знать? – Евдокия глянула на него исподлобья.

– Не хотел, не спрашивал бы.

– Аким Петрович добрался только до одного, того, кто Анну душил. Око за око. Вот что он сделал. Руки у него крепкие, как у тебя. И удавка не понадобилась, шею свернул, как куренку, голыми руками.

– А остальные? – Что-то сделали с ним здешние места, раз уж рассказ про самосуд не вызвал в душе ничего, кроме одобрения да глухой ярости.

– А остальных Страж позвал. Тем же летом. Трое вышли на лодке порыбачить. Ни лодки, ни их никто больше не видел. Четвертый напился водки и на берегу, прямо на мелководье, упал и захлебнулся.

– А женщина?

– Повесилась. Вон на том дереве.

Федор обернулся, посмотрел на старое, нависающее над самой водой дерево.

– Ее он даже забирать не захотел, просто заставил руки на себя наложить.

– Желтоглазый?

– Страж. Показал людям, кто в этих местах всему хозяин, и что случается, когда его злят. Сонечка тогда еще совсем крошкой была, пользы ему от нее никакой. Да она его и не слышала. Мало серебра. Аким Петрович сначала радовался, что материнское проклятье дочке не передалось, вот только зря. Когда серебра мало, сил тоже мало. Сонечкиных сил хватило только на то, чтобы Айви выносить. Умерла она вскоре после родов.

– А отец Айви?

– Чужак. – Евдокия поморщилась. – Хоть и мариец, но не из местных. Пришел и ушел, как ветер. Его никто и не держал. Аким Петрович Айви сам растил, был ей и вместо отца, и вместо матери.

– А она услышала зов…

– Рано услышала. – Евдокия кивнула. – Да ты эту историю и без меня знаешь. В Айви серебро сильное и чистое, он такое любит. И на озере сразу спокойнее стало. Страшно только в полную луну, а раньше-то по-всякому бывало. Луна его не держит. Это не чугунная цепь, а так… тонкая уздечка. Просто люди дурное быстро забыли, людская память короткая. А Аким Петрович ничего не забыл, до сих пор помнит, что они с Анной сделали. Поэтому Айви с острова дороги и нет, боится он за нее, жалеет. – Евдокия вздохнула. – И ты, Федя, тоже пожалей. Нельзя ей всю ночь с тобой быть. Страж свое все равно возьмет, так пусть уж лучше во сне.

– Что он с ней делает? – От злости и страха за Айви скулы свело судорогой, а зубы заскрежетали.

– Не знаю. Но раз жива-здорова да еще и на тебя время находит, значит, ничего плохого.

– Так почему она все забывает, если ничего плохого?

– Значит, так нужно, – отрезала Евдокия строго.

Федор хотел спросить, кому нужно, но не стал. Евдокия больше на него не смотрела, гребла молча, и было ясно, что слова теперь из нее не вытянешь. Наверное, она и так уже жалела о сказанном. Лишь когда лодка уткнулась носом в берег, велела:

– Не рассказывай ей ни о чем, не делай больнее, чем есть.

Это была, пожалуй, самая прекрасная неделя в его жизни. Даже боль в выбитой руке не омрачала его счастья. Впрочем, рука заживала очень быстро. Может, благодаря мазям Акима Петровича, а может, благодаря недавно обретенным способностям.

Дни на острове пролетали стремительно, как ласточки. Днем Федор помогал Акиму Петровичу по хозяйству, вечера проходили за неспешными разговорами перед зажженным камином. К ночи теперь уже заметно холодало, и спал Федор не на сеновале, а в бане.

По ночам приходила Айви. Только во сне, хотя Федору хотелось, чтобы на самом деле. Это были неловкие, запретные мечты, но поделать с ними он ничего не мог. А о чем думала Айви, спросить не решался. Как не решался расспрашивать про пещеру.

О Желтоглазом они заговорили лишь однажды. Во сне. Они сидели в гроте, любовались отражением луны в подземном озерце. Луна заглядывала в расщелину где-то высоко над их головами, освещала грот серебряным светом.

– Красиво, – сказал Федор. Голова его лежала у Айви на коленях, и она перебирала пальцами его изрядно отросшие волосы. – Жалко, что этой пещеры нет на самом деле.

– Она есть. – Айви смотрела на него сверху вниз, и от этого лицо ее казалось перевернутым, как луна в подземном озерце. – Я тебе покажу. Хочешь?

Он хотел. Он делал бы что угодно, искал бы подземные пещеры, только бы вместе с Айви.

– Здесь много всего интересного. Есть подземные ходы. Некоторые прямо в острове, а некоторые под озером.

– Откуда ты знаешь? – Он поймал губами выбившуюся из косы серебряную прядку.

Если бы Айви наклонилась чуть ниже…

Она и наклонилась, и сама же коснулась губами его губ. Федор зажмурился, сжимая волю в кулак. Даже во сне ему приходилось себя контролировать. Во сне, возможно, даже жестче, чем в обычной жизни, потому что в обычной жизни Айви находилась не так близко. А во сне она была и смелее, и решительнее, чем он. Это радовало и одновременно пугало. Вот только боялся он не за себя, а за нее.

Эта ласка была мимолетной и призрачной, легкое касание – не более того, но Федор еще долго не мог перевести дух, а когда смог, снова спросил:

– Откуда, Айви?

– Не знаю. – Она не умела врать, ее этому никто не учил.