Елизавета Дворецкая - Кольцо Фрейи
Гунхильда и правда не раз уже пожалела о своем красивом синем плаще на меху: после того дня, когда ее в нем неоднократно валяли по мокрой земле, он был весь в грязи, и хотя служанки постарались его отчистить, пятна были еще заметны, а после стирки он полиняет.
Хлода слегка переменилась в лице. Видимо, она уже слышала об этом и знала, что ее муж имеет в виду, тем не менее помедлила, прежде чем встать и выйти. Когда она вернулась, в руках у нее был большой свернутый кусок хорошей шерсти, выкрашенной в ярко-красный цвет. Хватит на новый плащ, чтобы поставить его на старую меховую подкладку. Подойдя к Гунхильде, она почти бросила ткань ей на колени, и ее пухлые губы при этом презрительно дрогнули. Гунхильда поежилась: эта женщина уже была ей врагом, хотя они не обменялись еще ни единым словом. Вместо того чтобы поднести ей подарок, Гунхильда невольно вынудила ее поступиться собственной обновкой. Но разве могла она отказаться? Тогда она навлекла бы гнев Харальда, а что этого делать не стоит, Гунхильда уже хорошо знала.
Через некоторое время Гунхильда уже почти весь день проводила на ногах. Усадьба Горма была заметно больше Слиасторпа: двор, окруженный частоколом, насчитывал сотни по три шагов в длину и ширину. Там был огромный хозяйский дом, построенный из поставленных стоймя толстых досок на бревенчатой основе, с высокой дерновой крышей и дымовыми отверстиями под ней. В средней части располагался пиршественный зал, по обычаю называемый «теплым покоем», поскольку на земляном полу его, между резными опорными столбами крыши, располагалось три больших очага, обложенных камнем. Между столбами и стенами тянулись деревянные помосты: днем на них сидели, а ночью спали головой к огню – так они были широки. Для семьи хозяина имелись отдельные помещения в концах дома, в том числе женский покой, где жила Ингер и служанки; кроме лежанок и сундуков, там находилось несколько ткацких станов и прочие принадлежности женских работ. С другой стороны от теплого покоя была кухня, где в больших черных котлах ежедневно готовили еду на сотни человек – домочадцев, челядь, дружину. Хирдманы жили в другом доме внутри той же ограды, столь же большом; для гостей имелся третий дом. Прочее место занимали хозяйственные постройки, мастерские, домики ремесленников и более богатых хирдманов, имевших собственные семьи и хозяйства.
Гунхильда все еще кашляла и была слаба, но лишь изредка уходила прилечь. Остальное время дня она проводила в девичьей, иногда в гриде, где королева Тюра, ее дочь и невестка со служанками пряли и шили. Гунхильда тоже взялась за прялку. Но беседа поддерживалась в основном между Тюрой и Асфрид: две пожившие женщины рассказывали молодым о своих общих предках и деяниях минувших лет. Нередко послушать их приходил Кнут, а однажды даже Харальд присел ненадолго на скамью. При этом он не сводил глаз в основном с Гунхильды, но она не смотрела на него.
– Конунг Горм вчера говорил со мной о тебе, – тайком сказала ей Асфрид как-то утром. – И Тюра тоже. Горм не прочь взять тебя в жены своему сыну.
– Которому? – невольно вырвалось у Гунхильды, и сердце вдруг забилось. Ей вдруг так ярко представился Харальд, обнимающий ее, что стало жарко.
– Кнуту, разумеется, – удивилась Асфрид. – Харальд младше и уже женат.
– Это не настоящая женитьба, – пробормотала Гунхильда, сама стыдясь своей глупой ошибки.
– Да, не настоящая, но у Кнута нет даже такой жены, а невеста твоего происхождения полагается ему, как старшему. А главное – я к тому веду, – что сам Кнут очень хочет видеть тебя своей женой, а Харальд противится этому.
– Вот как! – Гунхильда вскинула глаза. – Харальд не хочет, чтобы Кнут на мне женился?
– Он не доверяет тебе. Он все-таки считает, что ты не чужда колдовства и зачаровала Кнута, вынудила отступить от Хейдабьора, хотя ничто не мешало ему занять вик.
– Но это была не я!
– Он, как мне думается, не слишком верит, что к его брату приходила сама Фрейя. Или совсем не верит. К тому же считает опрометчивым вводить в род женщину из семьи кровных врагов, пока эти враги не побеждены и мир не заключен. И с этим его доводом Горм согласен. Ни свадьбы, ни обручения ведь не может состояться, пока Олав не вернется и они с Гормом между собой не договорятся.
– Но ведь никто не знает, когда отец вернется!
– Да, и это может случиться не скоро. – Асфрид вздохнула. – Я молю богов, чтобы они не приказали мне умереть раньше, чем все это уладится, и ты не осталась здесь, среди чужих, совсем одна.
– О нет! – Гунхильда в испуге прильнула к бабушке. – Ты ведь совсем здорова, ты проживешь еще много лет!
– Бывало, женщины жили и дольше, но я была бы спокойнее, если бы ты обрела защитника понадежнее, чем старуха. Тюра благосклонна к тебе, она не даст тебя в обиду, даже если меня не станет, но и она не сможет помочь, если дела Олава пойдут плохо и ты сделаешься дочерью разбитого или погибшего конунга. Тогда и ты сможешь в лучшем случае стать такой же побочной женой, как Хлода. Спасет нас только, если Олав вернется с войском и сможет договориться с Гормом по-хорошему. Но пока мы с тобой здесь, договор будет таким, какого захочет Горм. Кнут на нашей стороне, а Харальд против. В их собственной семье нет согласия. Не знаю, к добру это для нас или к худу.
Гунхильда промолчала. Ей было тревожно и досадно. Харальд не доверяет ей! Можно подумать, это она набросилась на него, стукнула по голове, обвиняла тролль знает в чем, пыталась бросить в воду и довела до болезни! И он же ей теперь не доверяет! Не хочет принять в свою семью! Это казалось особенно обидным из-за того, что Гунхильда как раз очень хотела войти в его семью. Ей нравился Кнут, а дом Горма даже ее, дочь конунга, поражал размерами, богатством и многолюдство. И Харальд… У него уже есть жена, да и она, Гунхильда, ему не нравится, но мысль о том, что она когда-нибудь уедет и больше не увидит этого человека, почему-то причиняла ей боль.
Обиженная и раздосадованная, Гунхильда старалась не замечать Харальда и порой за целый вечер, пока все домочадцы и дружина сидели за столами, вовсе не смотрела в его сторону. А это было нелегко, ибо Харальд был человеком заметным: он много и оживленно говорил, по каждому делу имел свое мнение, часто пел, участвовал в разных забавах. В этом они со старшим братом были похожи, как и во внешности их имелось много общего, только у Кнута лицо было круглее и сам он плотнее, а Харальд был более худощав и лицо имел продолговатое, высоколобое и более жесткое. Зато нравом они, несмотря на внешнюю живость и общительность, отличались очень сильно. Кнут был человек мягкий, как убедилась Гунхильда, наблюдая за ним в кругу семьи и домочадцев, склонный жить со всеми в ладу, дружелюбный, почтительный к старшим. Он с готовностью соблюдал все обычаи и избегал любых ссор. О предках он говорил с восторгом и почтительность – в отличие от Харальда, который не упускал случая отметить совершенные ими ошибки. А Харальд и нравом был более жесток и суров, несмотря на веселость, и сам устанавливал для себя законы и обычаи. Гунхильде было ясно, что из Кнута выйдет гораздо более приятный муж, но если придет беда, она охотнее доверилась бы защите его младшего брата. Какое было бы счастье, если бы она вышла за Кнута и они жили бы с Харальдом одной дружной семьей! Если бы он перестал смотреть на нее так насмешливо и пристально, будто ежедневно подозревает в неких кознях!
– Почему твой брат так смотрит на меня? – однажды, не выдержав, шепнула она за ужином Ингер.
Дочь Горма, надменная и самоуверенная, не слишком-то нравилась Гунхильде, но была единственной девушкой, равной ей по положению, и поневоле приходилось делать вид, что они дружат.
– Мой брат в тебя влюблен, об этом знает каждый рыбак на побережье! – насмешливо ответила Ингер, и у Гунхильды вдруг упало сердце. – Кнут каждый день просить мать уговорить отца справить вашу свадьбу поскорее!
– Кнут… – шепнула Гунхильда, подавляя разочарование и укоряя себя: как могла она даже подумать, что Ингер имеет в виду другого брата! – Но я не о нем говорю, – добавила она вслух. – Почему твой брат… Харальд… – Гунхильда почему-то запнулась, будто ей было трудно произнести это имя, – так смотрит на меня? Будто боится, что я стяну что-нибудь со стола! – с шутливой обидой добавила она и, пересилив робость, бросила выразительный обиженный взгляд на мужской стол, откуда Харальд наблюдал за их беседой.
– Он боится, как бы тебе опять не вздумалось разыграть Фрейю!
– Я ничего не собираюсь разыгрывать!
– Харальд! – закричала Ингер. Гунхильда ахнула и попыталась ее остановить, браня себя, что затеяла этот разговор, но было поздно. – Наша гостья спрашивает, почему ты таращишь на нее глаза, будто боишься, что она украдет чашу со стола! Я говорю, ты боишься, как бы она опять не превратилась во Фрейю.
