Занимательное ботоводство - Вадим Смольский (Letroz)
Вот уже который месяц новый психотерапевт твердил ему, что, избегая неприятных тем, не получится перестать о них думать. Мол, что, как это ни странно, только проговаривая это с другими людьми, удастся примириться с самим собой. И вот он — результат подобных разговоров. Пренебрежение, предрассудки, предвзятость и, конечно же, старая-добрая глупость.
Хотелось просто взять и уйти. Перестать терпеть высокомерие всезнайки Фионы, наивную непосредственность Фалайза, глупые и непонятные шутки Тукана и, конечно же, Калиту в любых её проявлениях.
Размышляя над этим, Оулле переоделся и отправился в путь, который за последние полгода стал для него привычным до рутины. Тем не менее рутинность этого процесса не сделала его «своим». Напротив, он всё ещё чувствовал себя чужим в этом городе, чужаком для этих людей и чуждым для этой одежды. Словно, отвечая взаимностью, и мир отстранился от Оулле. С ним не заводили разговоров на улице или в транспорте, даже таксисты молчали. В магазинах у него не спрашивали про пакеты и акции, а распространители флаеров отходили в сторону. И персонал больницы, которую он регулярно навещал, говорил с ним как будто вымученно, через силу. Лишь психотерапевт как всегда был готов обсудить с Оулле что угодно. Или очень умело маскировал свои подлинные эмоции.
— Хм, прогресс на лицо, — выслушав сегодняшний рассказ, заключил немолодой доктор не без толики одобрения вкупе с радостью в голосе.
— Прогресс? — удивился Оулле. — Я думал уйти или…
— Нет, конечно, чувство обиды игнорировать не стоит — нужно показать окружающим, что им не следует задевать ваши чувства, — размышляя, согласился психотерапевт. — Тем не менее я вижу, что вы продвигаетесь.
— Мне неприятны эти люди, — очень осторожно выбирая выражения, сообщил Оулле.
— Но вы сблизились с ними. Всю неделю мы только и говорим об этом Гадюкино. — Доктор усмехнулся. — Ну а что до неприязни, скажу по секрету: все испытывают неприязнь. Мне не нравится, что мои коллеги иногда ведут себя как напыщенные павлины, которым нет дела до пациентов. Или когда моя ассистентка душится парфюмом, словно средневековый монарх. А уж эти студенты…
Психотерапевт многозначительно закатил глаза. Оулле же выразительно промолчал. Не видел никаких сходств со своей ситуацией. Его бесили не коллеги и не ассистенты; а единственным студентом среди обитателей Гадюкина был вроде как Фалайз.
— Ну а вот вы, пока были в армии, неужели не испытывали неприязни к сослуживцам? — продолжил раскручивать тему доктор, на этот раз подходя к ней с другой стороны. — К их словам и поступкам?
— Еще как! Эти уроды постоянно… — в сердцах, с эмоциями воскликнул Оулле, вспоминая поступки боевых товарищей.
— Во-о-от, — не слишком тактично перебил психотерапевт. — Вы оказались в новом коллективе. Я бы даже сказал, коллективе нового для вас типа. Но вы притираетесь. И это прогресс. Можете не верить, но я-то слышу — вы многое узнали про ваших компаньонов по игре. — Он сделал пару пометок в специальной тетради. — Дайте и им узнать о себе. Постепенно, по чуть-чуть. Расскажите им о службе — гражданским это всегда интересно.
Оулле нахмурился. Он и в этом кабинете говорил о службе лишь в том случае, когда его спрашивали. Дело было даже не в нежелании обсуждать что-то. Служба в массе своей — это монотонное повторение изо дня в день рутинных, малопонятных для невоенных действий. Боевая служба в этом смысле выделялась лишь редкими, но всё такими же непонятными для непосвящённых эпизодами максимального напряжения сил.
— Поймите и их — им не приходилось бывать в Африке, — словно читая его мысли, продолжил доктор. — Это для них далёкий континент, откуда периодически приходят весьма мрачные новости. Предвзятые и необъективные новости.
— Они мне не поверят.
— Нет, наоборот, — не согласился психотерапевт, пускаясь в объяснения: — человеческая психика так устроена, что мы склонны верить именно рассказам других людей, а не энциклопедиям или тем более СМИ. Вам поверят — ручаюсь. — Он поднял руку, словно предупреждая. — Но поверят только в том случае, если вы захотите, чтобы вам поверили.
— Фалайз что-то такое говорил… — припомнил Оулле рефлекторно.
— Вот, умный парень этот, как его там зовут? — как бы невзначай, для протокола уточнил доктор.
— Максим, — попался в ловушку Оулле и сам понял это. — Максим Филатов вроде бы.
— Прогресс — вы знаете имя другого живого человека!
* * *
— Ну, где в этот раз? — раздражённо спросил Тукан, лениво опираясь на примитивную лопату.
Та и в лучшие свои дни не являлась вершиной лопатостроения. А после того, как ею два часа ковыряли промёрзшую землю, в процессе чего несколько раз погнули острие и сломали черенок, так и вовсе представляла из себя весьма печальное, поучительное зрелище. Наглядное пособие сразу на две темы: что к инструменту надо относиться бережно и почему на нём не стоит, или как в данном случае, не стоило экономить.
— Вот здесь! — указал на землю под собой Фалайз и, как будто спрашивая, добавил. — Я уверен?
— Не знаю, — пожав плечами, ответил крестоносец и уточнил: — а ты как уверен? Как обычно, как в прошлый раз или как-то иначе?
— Там что-то течёт и капает! — подумав немного и прислонив ухо к земле, заявил дикий маг.
— Конечно. Это истекает моё терпение!
На самом деле заканчивалось отнюдь не терпение, а действие половинчатой дозы Вещества, но Тукан предпочитал именовать данное состояние по-своему.
— Нет, это вода! — с несвойственной ему уверенностью возразил дикий маг. — Я почти уверен, что в нормальном количестве!
— И качестве, да? — с намёком уточнил крестоносец.
Одновременно он покосился в сторону трёх предшествующих ям. В поисках воды они обследовали холм, но там оказалось пусто, и спустились почти к самому оврагу. Именно здесь Фалайз уже несколько раз заявлял, что «слышит» воду. Однако ничего дельного, кроме мутных луж на дне довольно глубоких ям, из этих раскопок не выходило.
Причём копать сам дикий маг оказался не в состоянии: ночью были заморозки, что вкупе с сыростью сделало
