Русь. Строительство империи 5 - Виктор Гросов
— Галич подождет, — ответил я. — Сперва север укрепим, сковырнем врагов ближних, а потом запад разберем. Есть еще под Киевом древляне и туровцы.
Добрыня провел рукой по столу, будто стирая пыль, хотя там и пылинки не было.
— Новгород — дело доброе, — сказал он. — Но люди устали. Бои, раны, казна пустеет. Чем держать будем?
Я усмехнулся, глядя на него.
— Казну найдем, Добрыня. Торговля, ремесла, налоги. А людей поднимем. Но Новгород — перво-наперво. Без него ни Ростов не взять, ни Киев не удержать.
Ратибор молчал, он пальцами по поясу провел, будто прикидывая что-то. Я знал, о чем он думает. О том же, что и я: время. Враги не спят, а мы только начинаем вставать на ноги. Катастрофически не хватает времени.
— Значит, Новгород, — подвел итог Добрыня. — С чего начнем?
— Со стен, — сказал я. — И с людей. Верных найдем, слабых прижмем. А там посмотрим.
Я поднялся. Ратибор с Добрыней сидели в раздумьях. Задачку я им задал нелегкую. Навести порядок в Новгороде.
Я шагнул к окну, выглянул во двор. Там, за частоколом, уже суетились люди — таскали бревна, чинили телеги. Жизнь шла своим ходом.
Бои, пожары, предательства — все это оставило следы. Город держался, но ему нужен был толчок, чтобы встать на ноги по-настоящему. Я отвернулся от окна, прошел к столу, где сидели Добрыня с Ратибором. Они вытащил сверток бересты. Там, корявым почерком, рунами, были записаны имена новгородских купцов — тех, что вертелись в городе, как рыбы в реке. Я пробежал глазами по списку.
Многие имена я знал. Одни шептались с византийцами, когда Скилица у ладьи зубы показывал, другие казну разворовывали по старой привычке, пока я пытался навести порядок в первые дни захвата города. Но были и такие, про кого слухи ходили разные. Я остановился на трех именах. Первый — Олег, купец, который торговал мехами и медом. Второй — Вран, человек богатый, с ладьями на Волхове, но язык у него острый, а нрав скользкий. Третий — Дрык, старый торгаш, который с булгарами дела вел, но уж больно тихо сидел, когда предатели купцы с Скилицей якшались. Я положил бересту на стол, задумался.
Олег — имя чистое, Веслава его проверяла. Ни серебра византийского, ни слов подлых за ним не нашли. Вран — тот казну бы поднял, ладьи у него крепкие, да только веры ему нет: слишком много раз он на две стороны смотрел. Дрык — надежен, но стар, руки трясутся, да и желания у него мало, все больше о покое думает. Я прикинул в уме: Новгороду нужен не просто купец, а тот, кто город встряхнет, кто торговлю наладит и народ за собой поведет. Вран с его ладьями мог бы, но предаст при первой же угрозе. Дрык усидит на месте, но не поднимет ничего нового. Олег же — крепкий, честный, с хазарами дела крутит, да и народ его знает как порядочного, хотя и прижимистого. Но купец и должен быть таким.
Я поднял глаза на Добрыню, ткнул пальцем в имя Олега.
— Этот, — сказал я. — Олег. Слыхал про него?
Добрыня задумался, провел ладонью по бороде, будто память ворошил.
— Слыхал, — ответил он. — Человек твердый. Не из тех, что хвостом виляют. Меха его в Киеве брали, когда я там дружину снаряжал.
Ратибор наклонился к бересте, прищурился, будто буквы разглядывал.
— А Вран? Ладьи у него есть, серебро водится.
— Водится, — согласился я. — Да только он с византийцами шептался. Веслава следила, видела, как он их людям мед подносил. Не верю я ему.
— А Лрык? — не унимался Ратибор. — Стар, но надежен.
— Старость — не порок, — сказал я. — Но сил у него нет. Новгород не удержит, если буря грянет. Олег — он в деле проверен. Не запятнал себя, честен, крепок, народ его уважает.
Ратибор откинулся назад, скрестил руки. Добрыня посмотрел на меня задумчиво.
— Олег, значит, — сказал он. — Выбор твой, княже. Только пусть докажет свою преданность престолу.
— Докажет, — ответил я. — Зови его, Ратибор. Пусть явится к полудню.
Ратибор поднялся, шагнул к двери, а я повернулся к Добрыне.
— Наместник нужен, чтобы город ожил, — сказал я. — Торговля, ремесла, склады. Олег это потянет, если ему путь указать.
Добрыня согласился.
— Потянет, — сказал он. — Только казны дай. Без серебра он ни складов не построит, ни людей не соберет.
— Дам, — ответил я. — Из того, что с купцов-предателей взяли, выделю долю. Но пусть работает. Алеша еще шерстит город, выявляет негодников.
К полудню явился Олег. Дверь отворилась, вошел мужик лет сорока, крепкий, с широкими плечами, но без лишней спеси. Борода у него была аккуратно подстрижена, рубаха чистая, а в руках он держал шапку, не зная, куда ее деть. Я указал ему на лавку напротив.
— Садись, Олег, — сказал я. — Дело есть.
Он сел, положил шапку на колени, посмотрел на меня с интересом. Я взял грамоту, которую писцу велел заранее нацарапать, и протянул ему.
— Наместником тебя ставлю, — сказал я. — Новгород в твоих руках будет. Поднимешь его — честь тебе. Провалишь — сам знаешь, что бывает.
Олег, округлив глаза, взял грамоту, развернул, пробежал глазами. Лицо его не дрогнуло, только брови чуть приподнялись.
— Великий князь, — сказал он с легким волнением в голосе, — это дело серьезное. Что делать прикажешь? Справлюсь ли?
Я откинулся на спинку скамьи, скрестил руки. Молодец, правильные вопросы задает.
— Торговлю подними, — начал я. — С хазарами, с булгарами волжскими — путь наладь. Склады новые построй у Волхова, чтобы меха да мед там держать, а не по дворам гнили. Самострелы делай — мастера найди у Степана, переяславецкого наместника, пусть учат людей. И охрану путей усилишь, чтобы разбой не гулял.
Олег слушал внимательно. Потом он поднял взгляд.
— Склады — дело доброе, — сказал он. — У Волхова место есть, я знаю. Только лес нужен, да люди. И серебро на охрану. Дружина твоя поможет?
— Поможет, — ответил я. — Алешу с десятком воинов дам, он разбойников прижмет. Лес бери из окрестностей, казна часть оплатит. Но ты и сам шевелись.
Олег кивнул, будто уже прикидывал, с чего начать.
— Сделаю, княже, — сказал он. — Торговлю подниму. Хазары меха любят, а булгары серебро везут. Только склады сперва, потом пути.
— Так и делай, — сказал я. — Иди, готовься. Завтра на вече тебя всем миром и выберем.
Он поднялся, поклонился, не низко, но с уважением, и вышел. Оправдал он мои ожидания. Олег — человек дела. Не из тех, что языком мелют, а руками ничего не