Дети Антарктиды. На севере - Даниил Корнаков
На некоторое время внимание собравшихся приковала игра двух подростков. Не наблюдал за ними только Юдичев, отошедший от костра и поглядывающий на сумрачный лес через окно.
Арина не слукавила, когда сказала, что помнит правила игры. Удивительно, но она с легкостью обыгрывала бывалого в покере Тихона, заставляя того краснеть и смущаться. Возможно, конечно, мальчишка и сам ей поддавался, но почему-то наблюдающему за ним Матвею верилось в это с трудом — уж очень искреннее смотрелись его эмоции во время очередного проигрыша горстки пуговиц.
Через пятнадцать минут игра была сорвана приступом кашля Вадима Георгиевича, отбившего все желание продолжать. На этот раз старик отхаркивался кровавыми сгустками.
— Где мы? — внезапно обретший дар речи, произнес начальник, глядя в потолок.
Обрадованная впервые раздавшемся за несколько дней голосу отца — прежде он только спал или лежал без сознания, бормоча невнятицу — коснулась его щеки и ласково произнесла:
— Мы нашли убежище в церкви.
Глаза старика сделались как будто большими.
— Церкви? — переспросил он.
— Да.
Она осторожно приподняла голову больного и помогла разглядеть ему интерьер. Сверкающие от влаги глаза старика на миг будто бы сбросили прежнюю смертельную пелену и ожили.
— Церковь это хорошо… хорошо. — пробормотал он, после чего снова лег и упал в лихорадочное забытие.
Матвей заметил как Лейгур, держа руки сложенными, тер друг об друга большие пальцы, словно собираясь обратиться ко всем. Так оно и оказалось:
— Я должен это сказать. — Он встал на ноги и посмотрел на Машу. Женщина, судя по тому, как стала едва заметно вертеть головой, уже догадывалась, что именно ей предстоит услышать. — Твой отец долго не протянет. Мы лишь отсрочиваем неизбежное, более того, продлеваем его муки. Нам уже ничем ему не помочь.
— Не хочу этого слышать. — Маша крепче обняла тело отца.
— Наконец-то, хоть в ком-то проснулся голос разума! — воскликнул Юдичев и вернулся к костру.
— Это он тебя подбил сказать это? — Надя кивнула в сторону Юдичева.
— Никто меня не подбивал, я лишь говорю очевидное. — Он посмотрел на тяжело дышащего старика. — Переносить его занимает очень много времени и сил, а все это нам нужно для выживания. Я, конечно, готов его тащить столько, сколько понадобиться или до тех пор, пока нас не настигнут мерзляки, но только вот стоит оно того, если он все равно покойник?
— Как же легко ты рассуждаешь, исландец, — сказала Надя, с презрением поглядывая на Лейгура. — Говоришь про ее отца не как про человека, а будто это какая-то вещь: набитый лишним скарбом рюкзак. Хотя чему тут удивляться… — Она пожала плечами. — Для человека, голыми руками убившего маленькую девочку и отца, это как в носу поковыряться, верно?
— Он что сделал? — Голос Маши охрип.
Даже Юдичев, стоявший рядом с широкоплечим исландцем, огляделся на него и отступил на шаг.
— Сейчас это неважно, — все тем же рассудительным тоном продолжил Лейгур, будто и не был упомянут его зверский поступок. — Наша задача выжить, и, полагаю, против этого никто не выступает. Мы должны принять трудное решение и будет правильно, если мы устроим голосование.
Все это время читающий по губам Домкрат что-то не уловил и резкими жестами потребовал от Нади разъяснений, но та лишь отмахнулась, продолжая с ненавистью смотреть на исландца.
— В задницу засунь себе это голосование, — откликнулась Надя и устроилась рядом с Машей.
Некоторое время все молчали; наконец Арина нарушила тишину, осторожно произнеся:
— Но он прав…
Все повернулись в ее сторону.
Арина погладила ладонью успевшие отрасти короткие волоски на голове и обратилась к Маше:
— Мария, я… — Она все никак не решалась заговорить, то и дело облизывая пересохшие губы, особенно когда обремененная горем ученая посмотрела на нее словно на предателя. Потом в лице Арины что-то изменилось, оно стало менее серьезным и обрело оттенки жалости: — Мне было пятнадцать, когда мой папа умер. Это было всего два года назад. Его тоже прибрала болезнь.
Маша покачивала головой, будто не желая слушать. Пара скатившихся слез разлетелись в стороны.
— Сама не знаю, зачем это сказала… — пробормотала Арина, отведя взгляд. — Быть может потому, что я понимаю вашу боль, понимаю насколько вам… — Она осеклась и резко перевела тему: — Но поймите, сейчас все мы должны выжить, выжить ради «Копья»! Вы сами то и дело твердили, что токсин стоит жертв.
— Я не могу, — отозвалась Маша, еще крепче прижимая к себе голову отца. — Не могу, и все тут! — Она почти рыдала.
Послышалась, как носом шмыгнула Надя, с сочувствием глядя на Марию Зотову.
— Нам все равно придется проголосовать, — сообщил Лейгур, подкинув деревяшку в огонь. — И я даю слово, если большинство голосов будут против, то я лично буду нести Вадима Георгиевича до последнего его или своего вздоха. Ну а в противном же случае он останется здесь.
— Нет, мы его не оставим! — с отчаянием в голосе произнесла Маша.
— Я тоже его не оставлю, — присоединилась к ней Надя. — Плевать, понесу его сама, если надо будет.
— Будем считать это как два голоса «против», — вздохнув, произнес исландец. — Полагаю, про наше с Юдичевым мнение вы уже в курсе. Теперь твой черед, Арина.
Девушка молчала, не сводя обеспокоенного взгляда со старика и вцепившуюся в него Машу.
— Простите, Мария… — прошептала она и кивнула Лейгуру.
— Так, теперь Домкрат. Он вообще понимает, о чем мы тут?
Прогрессист, не сводя пристального взора с губ исландца, покачал головой, утвердительно ответив на его вопрос. Надя стала общаться с ним на языке жестов, и, судя по резким движениям рук, пыталась убедить его принять верное, по ее мнению, решение. Так длилось несколько минут, пока Домкрат не опустил голову, тяжело выдохнул и после показал Лейгуру опущенный большой палец.
— Сволочь ты! — прошипела Надя, показывая ему неприличный жест. — Он столько для тебя сделал, а ты… сволочь!
Домкрат выглядел пристыженным. Он резко встал с места и по примеру Юдичева отошел к окну, положив ладони о подоконник.
— Плевать я хотела на ваше чертово голосование, ясно? — заявила Маша. Ее заплаканные глаза горели искорками отражающегося пламени. — Мы все равно понесем его.
Ей ответил Юдичев:
