Дети Антарктиды. 200 дней - Даниил Корнаков
— Да из-за чего вся эта кутерьма? Ну приложился я к её заду, и что с того? — Он дёрнул закованной рукой. — Приковывать меня теперь здесь как бешеного пса⁈
— Ты сделал это на глазах её мужа.
По лицу Юдичева пробежалась тень.
— Да, да, ты не ослышался. А муж — тот самый здоровяк, накинувшийся на тебя. Надеюсь, его габариты ты хорошенько запомнил.
— Так откуда я должен был знать, что это его жена?
— А по твоему каждой бабе теперь стоит печать на лбу ставить, чтоб ты в курсе был, жена она или нет? Да тебе этого и знать не нужно было, а просто держать свои грязные руки при себе!
Матвей вдруг почувствовал как койка под ним стала неудобной и он резко встал, подойдя к зарешеченному окну.
Настало напряжённое молчание.
— Ну и что теперь, меня за это вешать собираются? Или расстреливать? За нежный хлопок по попе?
— Нет.
— Так, а что тогда? — с нетерпение и раздражением в голосе спросил он.
Собиратель смотрел на видневшийся отсюда горы и принял решение сказать ему прямо:
— Он хочет с тобой драться.
— Кто «он»?
— Густав, муж той женщины, которую ты «нежно хлопнул по попе».
— Драться? И всё?
— Ты не понял. — Он посмотрел на Юдичева. — Драться до смерти.
Юдичев приоткрыл рот.
— Эрик объяснил, что здесь заведено подобное уже много лет. Их ещё называют дуэлями…
— Я в курсе, что такое дуэль, парень, не вчера родился, — гаркнул Юдичев. — Вот же дикари, а? Дуэль! Это с виду все эти скандинавы такие цивилизованные, а чуть что так сразу…
— То ли дело лапать чужих жён. Вот это я считаю признак цивилизованного человека, — подхватил Матвей.
— Да понял я, понял, кончай уже напоминать.
Юдичев сидел с отстраненным видом с опущенным в пол взглядом, пока вдруг не ухмыльнулся и не пробормотал:
— Забавно…
— Не вижу здесь ничего забавного.
— Да я не об этом, — отмахнулся капитан. — Что-то вдруг вспомнилось, как однажды так же в изолятор загремел, три дня там провёл. Это ещё до Вторжения было.
Услышав про Вторжение Матвей проявил толику любопытства и посмотрел в сторону Юдичева.
— За что? — спросил Матвей.
— Да чуть не прикончил одного говнюка.
Собиратель облокотился на подоконник и сложил руки на груди.
— На тебя это похоже.
— Да-да, я уже понял, какого ты обо мне мнения.
— Ну чего ты обижаешься как дитя малое. Расскажи уж.
Серые глаза Юдичева оценивающе скользили по Матвею, словно взвешивая, стоит ли доверить ему свою историю.
— Ну, — хрипло начал он, — жить мне, возможно, осталось не так уж много. Поэтому, чего уж там, расскажу. Исповедуюсь, ага.
Юдичев медленно закинул ноги на койку, устраиваясь поудобнее. Повисла тяжёлая пауза, во время которой он, казалось, собирался с мыслями.
— Мне тогда двадцать три стукнуло, — продолжил он наконец, — когда мне, кажется, впервые в жизни свезло. — Губы капитана скривились в горькой усмешке. — А до того… Едва я из матери вылез, так сразу, ещё ползком, начал проходить полосу препятствий, любезно возведённую нашим милосердным и понимающим Господом.
Он сделал паузу, будто давая собеседнику возможность осмыслить сказанное.
— Вот, к примеру: я ещё и первого словечка не успел произнести, как померли родители. И поскольку других родственников у нас не было, меня сразу в один из новосибирских детских приютов распределили.
Матвей прервал его.
— Ты вроде хотел рассказать, почему загремел в изолятор, а не всю свою биографию пересказывать.
— Надо так, начальник, иначе сути не уловишь.
Матвей отмахнулся, мол, продолжай.
Юдичев прервался, шумно высморкался прямо на матрас и небрежно вытер нос тыльной стороной ладони. Его взгляд затуманился, словно он погрузился в далёкие воспоминания.
— Ну так вот, приют… — продолжил он хрипло. — Да, до сих пор помню, как меня там нещадно колотили. Били страшно. Синяки я таскал постоянно, как вторую рубаху. А всё потому, что из всей группы я самым худеньким был. Такой сдачи точно не даст, вот и пользовались.
Он тяжело вздохнул.
— Так вот, длились все эти побои лет до одиннадцати, пока к нам ещё одного беспризорника не подселили, Гришку Исаева. Мы его звали Белобрысым за волосы — белые с небольшой желтинкой. Здоровый он был такой парень, крепкий. Такой кому хочешь наваляет.
Лицо Юдичева смягчилось, когда он заговорил о Гришке:
— Так вот этот Гришка стал
