Андрей Ливадный - Восход Ганимеда

Таких терминов, как «бомж», Лада нахваталась совсем недавно, побывав вместе с матерью в РУОП Бирюлева, где усталый и злой мент коротко и выразительно растолковал ей значение данной аббревиатуры, сопроводив урок юриспруденции порцией электрошоковой терапии…

Лада лежала с закрытыми глазами, вдыхая флюиды гниющих во влажной атмосфере коллектора тряпок и ощущая, как в спину больно упирается что-то твердое и холодное.

Она боялась просыпаться, потому что знала — стоит ей пошевелиться, и вечно «озабоченный» Демид тут же потянет ее в укромный закуток, чтобы задрать подол, скрутить худую девочку-подростка и удовлетворить свою похоть…

Нельзя сказать, чтобы Ладе эта процедура внушала ужас — девочка, выросшая среди обитателей коллектора, относилась к насилию скорее равнодушно, как к повинности Но стыло в ее душе что-то мерзкое, будто она подсознательно ощущала, сколь нечистоплотно и отвратительно происходящее с ней, хотя ее не могли ни удивить, ни озадачить исходящие от плоти Демида запахи или его прерывистое, хриплое, зловонное дыхание у нее за спиной.

А еще ей не нравилось начинать каждое утро с одного и того же.

Твердое, острое и холодное давление в спину не слабело, будто рядом с ней, упираясь между лопаток, лежала груда битых кирпичей или железного лома…

Не выдержав, Лада пошевелилась и рывком села, сбросив с себя укрывавшее ее тряпье.

В тусклом свете занимающегося весеннего утра, что пробивалось косыми бледными лучами сквозь отверстия вытяжной вентиляции в крыше бетонной коробки коллектора, ее худое лицо с острыми чертами выглядело землисто-серым.

Демид, услышав движение, повернулся всем корпусом При виде Лады, что сидела, глядя расширенными глазами в кучу окружающего ее тряпья, он издал судорожный, сипящий вздох.

Вздернутая верхняя губа девочки вдруг задрожала.

Почуяв неладное, Демид встал и подошел к ней.

Лада сидела не шелохнувшись, глядя в одну точку, на мать, которая застыла подле, странно разведя в стороны окоченевшие уже руки, словно бы пыталась в этом последнем жесте обнять все — и закопченный потолок коллектора, и невидимое за ним утреннее небо, и плывущие по нему облака…

Ее остекленевшие глаза были широко открыты, рот с посиневшими губами плотно сжат. Она лежала на влажном полу, едва прикрытая полуистлевшим тряпьем, словно брошенный на свалке манекен, давным-давно отслуживший свое и валяющийся тут, обезображенный временем…

Впервые Лада видела смерть так близко, что называется в упор.

— Сдохла старая сука… — беззлобно произнес Демид, опускаясь на корточки около оцепеневшей Лады. — Кто ж тебя теперь кормить будет? — похотливо покосившись на нее, спросил он.

Рука Демида потянулась к ней, с уверенным проворством проскользнула под ветхую одежду, больно сжала только начавшую формироваться грудь.

Лада молча вырвалась.

В дальнем углу коллектора пришла в движение еще одна куча грязного тряпья, и оттуда появилась совершенно лысая, трясущаяся голова старика.

— Што там, Демид? Што шумишь, козел? — шамкая беззубым ртом, поинтересовалась голова.

Глаза Демида вдруг подернулись кровавой поволокой.

Лада знала, что последует за этим. Он возьмет ее силой, зверел Демид в считанные секунды, и среди бессильного населения коллектора не было у молодого бомжа достойного противника.

В другой день она бы смирилась, но сейчас, инстинктивно отодвигаясь в сторону, она смотрела на воздевший к грязному потолку иссохшие руки труп матери, ее остекленевшие глаза, и в душе Лады, возможно, впервые за всю ее жизнь, вдруг шевельнулось неосознанное чувство собственного достоинства, — спроси ее, и Лада бы не ответила, что за бес вселился в нее в тот момент, когда Демид, грубо толкнув ее на кучу тряпья подле трупа, сопя, начал расстегивать штаны…

Извернувшись, она ударила его в пах…

Налитые кровью и похотью глаза некоронованного короля коллектора вдруг потускнели, вылиняли, став на секунду точно такими, как у умершей женщины, — ноги Демида подкосились, и он с невнятным стоном рухнул на колени, опершись одной рукой о грязный бетонный пол.

Лада вскочила, будто ее ошпарили.

Сейчас она походила на маленького уродливого зверька.

Из легких Демида с шумом вышел воздух.

— Сука… — прохрипел он, протягивая в сторону девочки вторую руку с растопыренными пальцами. — Что ты сделала, гадина… — слова выходили из его перекошенного рта натужно, хрипло… — Загнешься теперь… Убью…

Лада знала, он не врет.

Развернувшись, она беспомощно посмотрела по сторонам, а потом вдруг, не произнеся ни слова, бросилась к приоткрытой ржавой двери…

Больше Лада никогда не возвращалась сюда.

Она еще не знала, да и не могла знать о том, что судьба ее уже предрешена целой цепью, казалось бы, не связанных между собой событий.

…С космодрома на мысе Канаверал, во Флориде, стартовал последний транспортный челнок, доставивший на околоземную орбиту завершающий модуль для сборки первого американского космического крейсера.

…В Японии на заводе компании «Сангус» в узком кругу состоялась презентация первой модели искусственного человека. Тонко завывая приводами, манекен с лицом витринной куклы прошел перед собравшимися под их бурные аплодисменты.

…В России, на одной из тихих московских улочек, свалили три ствола огромного тополя, которые росли из одного корня. На этом месте остался уродливый тройной пень, окруженный потрескавшимся от мертвых теперь корней асфальтом.

Глава 3

Зимой темнеет рано. В этот звездный, безлунный вечер в поселке Гагачьем редко горели фонари, бросая желтые пятна нездорового электрического света на голубой, пушистый, искрящийся снег, что лежал сугробами вдоль кирпичных заборов, распиханный недавно прошедшим грейдером по обе стороны единственной улицы…

Сразу за крайним домом, за полосатыми столбиками, что скупо обозначили мост через ручей, мрачной громадой возвышался лес. Там было еще темнее, чем в поле, за опушкой, и серые коробки невысоких, давно покинутых зданий таинственными пятнами маячили меж стволов.

Если пойти к ним нетронутой целиной, где теперь снега намело по пояс, то в такой тьме можно внезапно налететь на обрывки ржавого проволочного заграждения или притаившийся меж сосен давно вылинявший и потерявший свои краски плакат:

«СОЛДАТ, БУДЬ БДИТЕЛЕН НА ПОСТУ».

Раньше, еще в начале девяностых годов двадцатого века, попасть в поселок, не имея на это специальных полномочий, было весьма и весьма проблематично. Здесь находился секретный объект номер двадцать четыре.

Сейчас же в Гагачьем оставалась лишь рота внутренних войск, которая несла караульную службу на ветшающих останках былого величия и мощи Советских вооруженных сил. Кроме ее казарм и складов, по окрестностям было разбросано несколько дач, до сих пор принадлежащих Министерству обороны. Раньше в этих кирпичных двухэтажных домах жили научные сотрудники двадцать четвертого объекта, а теперь сюда изредка наезжали большие армейские чины, чтобы поохотиться в лесу на расплодившихся зайцев.

Как сказал бы философ: «Все течет, все меняется…»

Пухлые, свисающие с остроконечных жестяных грибков сугробы теперь могли вызвать у какого-нибудь сотрудника иностранной разведки разве что приступ острой ностальгии… Никого больше не интересовали спрятанные в заснеженном лесу подземные бункера и некогда строго секретные коммуникации.

А зря…

Кривые, выведенные от руки надписи типа «ДМБ-2015», выбитые окна выступающих над землей одноэтажных бетонных коробок, полинявшие плакаты — все это никак не отражало истинной сути вещей.

Среди унылого запустения зимнего леса трудно было вообразить себе, что глубоко под землей все осталось на своих местах.

За мощными дверями толщиной в полметра тянулись темные коридоры бункеров, скупо подсвеченные на перекрестках и разветвлениях тусклыми, горящими в полнакала лампочками дежурного освещения. Воздух в коридорах оставался чист — тихо, едва слышно в мрачных глубинах шелестели чудовищных размеров вентиляторы, поднимая тонны воздуха по тесным стволам вентиляционных шахт. В скупом свете поблескивали кафель и хром. Тьма гнездилась по углам помещений, концентрируясь в матовых глубинах погашенных мониторов.

«Гаг-24» спал, покрытый вуалью забвения, и она хранила секретный объект намного надежнее, чем многометровые заграждения, контрольно-следовые полосы и пулеметные точки на покосившихся вышках разрушенного периметра.

В этот тихий морозный вечер на единственной дороге, что, пройдя через поселок, оканчивалась тупиком, перед крашеными железными воротами военной части показались яркие пятна света от фар.