Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова
Вокруг царила тишина, пустота огромного холла, а девушка, ставшая миражом памяти, вдруг заявилась без зова… Он повернул её лицом к ночному плафону, чтобы убедиться, пришла та, кого он звал и ждал… Встревоженная нимфея другого мира глядела на него вопрошающе? Что не так?
Так каким же было лицо той, другой? Оно ускользало и размывалось, разбивалось на брызги, как если бы он пытался схватить отражение на воде. Перед ним стояла тончайшая женщина, не имевшая с возникшим миражом ничего общего. Общим было только его потрясение. Против ожидания, против воли, наперекор его отрицанию собственного чувства. А вот размер холла «ЗОНТа» точно соответствовал тому бару, и казалось, что это и есть Земля. Просто из «Персея» зачем-то вытащили всю мебель, все ушли, а пригашенные, в сумраке, иллюзорно-трёхмерные города Нэиля усиливали сходство с Землёй.
Несравнимая ни с кем сама по себе, но неумелая подделка под Гелию, Нэя замерла перед ним, ожидая его ослепления собою. Ожидание, предвкушение своей победы читались в её напряжённо расширенных и опять ярко подкрашенных глазах. Он вспомнил, что у Гелии тоже было когда-то похожее в платье. Он начисто о том забыл, но вспомнил, увидев Нэю в таком же искушении. Другое платье, конечно, но сотворённое по старому образцу, вынутому из её памяти талантливой художницы. Зачем ей понадобилось загримироваться под Гелию? Она казалась каким-то диковинным сплавом всех его прошлых женщин, многоликой и неуловимой одновременно. Или же сказалось дневное переутомление, помноженное на волнение?
— Ты точно пришла? — спросил он, — Или же ты лишь мираж ожидания?
Она неожиданно утратила равновесие, поскользнувшись гладкой подошвой туфельки, и невольно прижалась к нему. Или из-за ответного волнения, или из-за того, что ей стало холодно, поскольку был заметный контраст между душной жарой уличного пространства и прохладным кондиционированным воздухом огромного пустынного холла, но он ощутил её дрожь. Трогательно маленькая, невозможно хрупкая, чуточку растрёпанная, потому что бежала, потому что боялась темноты и много ещё чего, на какой-то миг она показалась ему такой же заброшенной тут, как и его собственная дочь… Такой Икринка была, когда плакала и дрожала в его объятиях после утраты матери…
Ему стало жалко её именно как собственную дочь, как зависимое существо, а также как ту, кого он обидел, растоптал… с которой невозможно предаваться сексуальным утехам, во всяком случае не сразу, не сегодня точно. Радостное торжество покинуло его, стало больно от невозможности исправить прошлое. Она отстранилась, и он заново ослеп от её красоты, тут же откинув столь неуместно возникшие чувства, не соответствующие ни моменту долгожданной встречи, ни её настроению уж точно. Она буквально сияла.
— Что это у тебя? — спросил он, пытаясь прикоснуться к ней. Искристый сгусток отполированного камушка, висящий на длинном шнурке, скрылся в её маленькой ладошке, которую она подсунула под его довольно расторопную руку. Она пока что не хотела столь откровенных прикосновений.
— Камушек. Я нашла его… ну, там, где прежде жила… мастер сделал мне украшение, — ответила она с наигранной наивностью. — Тебе понравился мой наряд? — И долго молчала, почти задыхаясь не столько от того, что торопилась и, вообще, была напугана собственным походом по кромке шоссе вдоль непроглядно-чёрного лесопарка, сколько от того горячего восхищения, что выплеснул на неё тот, кто её и встретил. — Красиво?
— Ты почему меня не дождалась? — спросил он наигранно строго, но радуясь её появлению. — Я же сказал, что приеду за тобою на машине. Ты должна была меня ждать у трассы возле своего кристалла. Куда ты направилась во тьму?
— Ты бы по любому меня увидел, если бы поехал навстречу.
— А если бы увидел и тот, для чьих глаз ты вовсе не предназначена?
— Так я же не невидимка. Меня по любому видят тут едва ли не каждый день.
— Но не ночью, когда ты такая вот ослепительная.
— Я ждала, но долго. Решила пойти навстречу. Ты, похоже, и забыл о назначенном времени?
— Нет. Хотел дать тебе больше времени на сборы. И даже был уверен, что ты так и не захочешь прийти.
— А если бы не захотела?
— Я ждал бы тебя на том бревне до самого утра.
— Ругался бы?
— Само собой. Просто захлёбывался бы от ругани и слёз. Я и теперь ругаюсь. Как ты вообще-то посмела выйти за пределы своей территории в таком виде? Случись что…
— Я шла по самой кромке. Тут же абсолютно безопасно. — Нэя сняла с ноги туфельку, осматривая её. Чтобы не потерять равновесия, она прильнула к Рудольфу. Он дышал влажным туманом её волос, душистым и тонким атласом смешного платья. Её всю хотелось сжать как пышный и безвкусный, а дорогой безмерно букет. Рудольф так и не привык к моде Паралеи. Особенно женская одежда была избыточно-пышна, чрезмерно вычурна и сложна. Но он верил, что Нэя — невозможное чудо. В целой Паралее нет никого, кто смог бы превзойти её как в красоте, так и в самом обрамлении этой красоты. Платье нежно шуршало, когда она пыталась усмирить ласки Рудольфа не ко времени. — Не трогай, не трогай же… — шептала она, всё ещё задыхаясь, но уже не от бега, а от своего счастья. — Ты собрался заняться «насыщенным сексом» прямо у порога? Ты уверен, что я уже согласилась на нечто большее, чем просто приятельская беседа?
— Нет. Я только тешу себя несбыточными ожиданиями.
Мысок одной туфельки был поцарапан. Она почти бежала, и мелкие камни у обочины повредили непрочную обувку. — Мне не жалко нисколько! Туфли — ерунда! А бабочки я приделаю к другой паре. — Она лгала, она надела лучшее из того, чем обладала. Рудольф узнал сам стиль, — неподражаемый стиль Гелии, — всюду прицеплять бабочки из кристаллов, и на туфли тоже.
— Не подражай ей, — сказал он, — зачем тебе? Ты всё равно не станешь ею. И не надо, — и поразился в который уже раз устойчивости Антона, что так долго она его обхаживала, а он устоял. Он бережно вытащил заколки из её сооружения на голове и распустил золотые, крашеные волосы.
— Так ты милее, привычнее. Лучше…
Но всё равно она несла в себе то же сияние, что и Гелия, и это было так очевидно сейчас, будто Гелия оставила ей
