Сергей Жарковский - Я, Хобо: Времена Смерти
Полуоткрытые на ночь жалюзи открылись совершенно. Они занимали почти половину площади трёх стен спальной, выходящих на реку. Целую вечность жизни моей эти жалюзи, их происхождение и механизм связи их с сервисом представляли для меня неразрешимую загадку. Дом на плоту построил я своими руками, топором и лазером, но нет в моей памяти ни минуты, потраченной на покупку (или изготовление) и установку сложной системы горизонтальных тростниковых планок; я рисовал проект дома на песке пляжа, оставшегося тераметры назад (помню), и не помещал я (помню) в проект решительно никаких двигающихся планочек или реечек; притом сервис у меня двухкнопочный, "освещение - кондиционирование", и что жалюзи работают при нажатии обеих кнопок одновременно, я выяснил случайно; впрочем, загадка жалюзи отнимает у меня несколько секунд по утрам и вечерам; а о вмешательстве Кого-то или, пуще того, Неких Сил в подготовку моего путешествия я думать отказываюсь, тем более что оно (вмешательство) только лишь (по всему выходит) обеспечением удобства регулировки естественного освещения спальной и ограничилось. Ужасно я замёрз нынче… Всё-таки, означает ли принципиальная невспоминаемость конкретного события, об имении места коего свидетельствует неопровержимая реальность, что между "волей и решимостью к" и "результатом" не происходило никаких физических усилий и перемещений, и "результат" воплотился в натуре как бы сам собой, то есть произошло чудо?
Тьфу. Удобная вещь - жалюзи, но хватит о них - ужасно холодно мне, выстудило реку за ночь, мне только насморка недостаёт… То ли я его включил случайно, давя на кнопки, то ли комнатный обогреватель сообразил мой дискомфорт самостоятельно, но вдруг из-под подоконника начал с гудением вываливаться сквозь решётку осязаемыми комками тёплый - почти горячий - воздух. Я скатился с кровати, растянулся на циновчатом полу, и тепло стало попадать мне на грудь, сильно теребить сомкнутые ресницы и, отталкиваясь от кончиков волос по всему телу, плавно взмывать к потолку, уступая место новой порции себя. Через три минуты и пятьдесят секунд я согрелся. Поднялся на ноги и, потирая исколотые циновкой плечи и задницу, взял с полки кружку и вышел на веранду напиться.
В моём кресле-качалке сидел Хич-Хайк и ждал меня.
Я узнал его моментально, хотя он очень изменился внешне. Как не узнать сапиенса, вылечившего тебя от смерти? У кого как, но над моей благодарностью время не властно.
- На реке тебя зовут Ваарл, действительно? - спросил Хич-Хайк приветственным тоном.
- Меня всегда зовут Ваарл, дружище Хич-Хайк, - возразил я. - Что река? Полоска в мире.
Он улыбнулся и кивнул, и похлопал по подлокотникам кресла.
- Я тут покатался на твоём, - сказал он.
- Вэлкам, спаситель, - сказал я. - Могу ещё предложить тебе выпить воды.
- А я выпью, да, - сказал он. - Хочется пить.
В отличие от меня, он был одет. В нечто, вызывавшее на язык смутное слово "скафандр". Катая шёпотом смутное слово на языке, я нацедил водички из кувшина-влагососа, свисающего со стены на плетёном шнурке, и протянул кружку Хич-Хайку, и он, начав пить и запрокинув голову, стукнулся затылком об обод сдвинутого назад головного убора из стекла и железных полос, и пил подаренную воду до дна кружки, держась за ушибленное место.
За ночь дом, судя по марке на измерительном шесте, на очередной сантиметр осел. Хич-Хайк вернул мне кружку и поблагодарил, а я вернул ему его благодарность. Я нацедил водички на свою долю и длинными глотками, подолгу задерживая каждый во рту, выпил утреннюю норму.
- Сны, - сказал Хич-Хайк, дождавшись, когда я поставлю кружку на перила веранды. - Сны. Засыпаем мы, а просыпаемся… кто? Я пошутил. Мы - просыпаемся и засыпаем. Сны начинаются сразу при пробуждении. Никто не знает, когда мы спим. Вдруг мы никогда не спим? - Он помолчал. - Не интересная мысль?
- Я люблю тебя, но ничего не слышал в жизни банальней.
- Банально? Не уверен. Хотя и пусть. Есть так, как каждый сам знает. Но плохо, если банально. Нет ничего банальней дыхания. Но перестаёт быть банальным, когда кончается кислород, не так ли?
- Река, - сказал я. - Кислорода здесь вволю.
- Оттого и банально, что вволю. Но вот ты живёшь на реке, а воду собираешь кувшином.
Я пожал плечами.
- Так заведено.
Он поднялся и стал со мною рядом у перил.
- К тебе никто никогда не приходит, Ваарл?
- Одинокое место… Ты не закончил про сны, спаситель.
- А! Тебе стало любопытно? Одно и то же встречает тебя всякий раз, когда… как только ты просыпаешься. Одно и то же… и ты включаешься в навязанную модель модели и подчиняешься ей, и это стало привычкой и банальностью… Делаешь одно и то же. Снова и снова. Банальность за банальностью… Одинаковое поведение, одинаковые поступки, одинаковые свершения… подвиги - и те одинаковые. Смотри, все деревья на берегу разные. А ты видишь только джунгли. Вчера джунгли. Завтра джунгли.
- Некоторые деревья я запоминал, - заметил я.
- Но ты же никогда их больше не увидишь. Ты запомнил дерево, но существует ли оно сейчас? Ударила молния. Подмыло берег. Дерево срубили. Есть дерево? Нет его? Есть только джунгли.
- Никто не рубит деревья.
- И никто не бьёт молнией?
- Я чем-то могу тебе помочь, Хич-Хайк? - спросил я.
- Да, я к тебе по делу.
- Всё, чем только могу, - сказал я.
- Ты можешь многое. Помнишь, когда ты не умер? Ну, я там ещё был?
- Конечно, помню. Никогда не забываю.
- Я тебя обманул, Ваарл. Ты умер.
И замолчал, расстегнул на груди… длинную пуговицу и полез обеими руками за пазуху своего оранжевого балахона.
Я ждал. Но, по-моему, он просто чесался, наблюдая за моей реакцией. Но я ждал, и только.
- Ты понял меня? - спросил он, застёгиваясь. - Ты не выжил тогда.
- Я двигаюсь, - сказал я примирительно.
- Мотоцикл тоже двигается: у него есть двигатель, - сказал он. - И эта бессмысленная река - течёт, у неё есть течение. Всё движется, у всего есть движители. Нет, ты не пытайся со мной спорить, Ваарл. Время гонится за нами, замахиваясь железной трубой. Некогда спорить. Да и слов у тебя, спорить… извини. Ты заснул - ты проснулся, ты проснулся - ты заснул: откуда у тебя слова для спора? А тут сложились обстоятельства, нужна твоя помощь - а не слова. В первую очередь тебе нужна твоя помощь. Я тебя пришёл разбудить.
- А, так я сплю сейчас? Вот почему ты про сны…
- Ты помнишь, как ты спасал "Нелюбова"?
- Не я. Туча спасала.
- ОК. Не ты. Туча. Ты видел во сне, что спасал ты.
- Да… Вот почему ты про сны.
- И поэтому тоже… Просто времени нет; ты запомни вот что: ты не Ваарл, а Марк. И запомни, что паразитной перегрузки тебе бояться не надо; тебе пригодится. И основное запомни: времени нет. Решения по ходу действий. Так победим.
Он опять помолчал.
- Но ты запомнил?
- Постараюсь.
Он отвалился от перил.
- Хорошо. Я ухожу. Смотреть не надо, как я ухожу, ты уйди в дом. В принципе ты ведь не завтракал? Ты успеешь поесть, пока я уйду.
- Как скажешь. Возможно, поем. Я рад тебя был видеть, спаситель.
- Да не спасал я тебя… Не спас я тебя.
- Как скажешь.
- Иди, Марк. Мы скоро увидимся.
- Вот как!
- Да…
Было ясно, что надо удирать. Хич-Хайк был поддельный. Я ведь сильно приблизился к морю, вокруг меня давно была пойма, - демоны домена забеспокоились, выслали путальщика, чтоб сбить меня с толку. Есть я не хотел, да и не проспал ли я отравление моих кладовых с провиантом? Спущенный "Зодиак" хранился у меня на чердаке в зелёном металлическом ящике, а баллон со сжатым воздухом - в чулане на корме, но вначале я направился не на чердак и не в чулан, а в библиотеку - за чётками и прочими принадлежностями. С веранды в библиотеку можно попасть только через спальню, и, как только в поле моего зрения попала кровать, я ощутил непреодолимое желание прилечь. Внезапной сонливостью, которую иногда способно вызвать интенсивное переживание, это не было, ведь не было никаких таких особых переживаний. Но жизненно важно было прилечь. На отравление (не отравлена ли была вода в кувшине? Но лже-Хайк пил её…) не походило, скорее - на озарение. И я подчинился.
Опыт моей жизни на реке свидетельствовал о неукоснительной пользе моментального исполнения действий, диктуемых озарениями; и уж, конечно, напрочь снимал с души неизбежно следующие за пренебрежением ими терзания "а насколько могло бы быть лучше, если б…" В конце концов, раз уж ты суеверен, то подчиняйся суевериям - а то и до беды едва гребок. Не наступай на трещины в асфальте. Не пиши чёрными чернилами. Не ешь щавель с левой стороны тропинки.
Я лёг на спину, скрестил руки на груди, совершенно не представляя ещё, что делать дальше и, главное, в течение какого времени. Знакомый, крашенный водостойкой эмульсией потолок висел в пространстве передо мной, и очень медленно - вдруг, но очень медленно, - он начал как бы мелко вспучиваться, полосоветь, изменять цвет; одновременно резкий запах издалека я почуял, сначала лишь, кажется, волосками ноздрей, но запах - какой-то провизорский… не имеющий отношения к годам, проведённым мною на реке - точно… запах густел, в какую-то секунду заместил собой запах реки, глаза невыносимо резало без слёз, всё тело немо саднило, и я понял, что я, Марк Байно, в положении полулёжа, в капсуле медсерва модели "термос", и я медленно выхожу из "тихого" наркаута, а на телеплёнках, налепленных изнутри на стёкла увлажняющих очков, читаются зелёные символы, и соответственно - грузовоз уже в римане, и пора вставать. Я сразу вспомнил, где я нахожусь, зачем я сюда попал. История глупейшая. Шестнадцать суток назад повезли мы на "Будапеште" из Форта к Четвёрке наших десантников, старину Стаду Нюмуцце и закадычную подружку Осы Лодию Скариус. Шли не торопясь, в римане под двумя. Шли нормально целую неделю, уж и кормой развернулись на реверс, когда вдруг взял - и вырубился воздух по штирбортному контуру от скулы до полуюта, и плюс во всём подбрюшье… Началось так: мы ели суп, то есть борщ, из тарелок, и Хич-Хайк вдруг застыл с ложкой во рту и округлившимися глазами, а потом своеобычно заскулил, показывая руками знаки тревоги, по щекам его потекли его слабые слёзы, а ложка так и торчала вперёд, изо рта.
