Скотт Вестерфельд - Вторжение в Империю

Пушка замолчала за несколько секунд до того, как очередная порция дротиков могла настичь рикса. Орудие то ли перегрелось, то ли вышло из строя.

В инфракрасном диапазоне х_рд увидела множество милиционеров, бежавших со стороны центра связи, примерно за километр от нее. Милиционеры бежали пригнувшись, не слишком быстро и очень нервно. Х_рд выпустила по ним еще один залп микрофольги, чтобы вывести из строя любые датчики, способные засечь тепло тела Раны Хартер. Затем она выстрелила в воздух и бросилась к своей утраченной ноше. Подхватив Хартер на руки, рикс побежала дальше. Сверкающие чешуйки фольги летели вслед за х_рд, ветер дул ей в спину, и фольга сыпалась на землю, как металлический снег.

Рикс пробежала по тундре двадцать километров и решила проверить, не ранена ли Хартер. Это стало ее второй ошибкой.

Кожа Раны была покрыта синяками. Термальным зрением х_рд уловила усиление кровотока. Тело реагировало на растяжение лучезапястного сустава. Нижняя губа Раны была рассечена и кровоточила. Ее веки дрогнули и приоткрылись. Только по прошествии времени можно было бы понять, есть ли у нее скрытая травма головы. А потом х_рд разглядела еле видимый при свете звезд в полярной ночи темный кружочек запекшейся крови на форменной милицейской одежде.

Х_рд опустилась на колени. На миг ее ослепила волна странного, жуткого чувства. Она тут же овладела собой и более внимательно осмотрела рану.

Дротик пронзил грудь Раны Хартер насквозь, и хрупкие кальциевые кости грудной клетки не остановили его. Внутри тела дротик должен был бы превратиться в шрапнель, но предназначался для цели, защищенной броней. В груди Раны Хартер не оказалось ничего такого, что оказало бы достаточное сопротивление. Дротик не попал ни в сердце, ни в позвоночник, но проколол легкое.

Женщина дышала часто и неглубоко. Х_рд прижалась ухом к ранке и стала слушать – не раздастся ли красноречивый шелест, говорящий о пневмотораксе. Нет, давление внутри грудной полости не возросло. Кровотечение остановилось?

Х_рд облегченно вздохнула и испытала удивительное, трепетное ощущение, для которого не могла найти слов. Не просто удовлетворение оттого, что выполнен еще один этап операции, нет – это чувство было животным, наподобие сексуальной страсти или успокоительных запахов родной орбитальной станции.

А причина этого чувства, этой всепоглощающей радости была проста: Рана Хартер останется жить.

Война изменила все.

За неделю состоялось несколько заседаний военного совета, во время которых очерчивались главные контуры серьезнейших потрясений на Восьмидесяти Планетах в ближайшие десятки лет.

Для миров Дальних Пределов совет внес изменения в законы о рождаемости и образовании. Следующее поколение должно было стать многочисленнее, предусматривался высокий прирост населения. Сенатор-экспансионист, входящий в состав совета, выступил с предложением, в котором звучали термины типа «заместительное население». На Нару Оксам этот эвфемизм произвел отталкивающее впечатление. Почему бы просто не назвать этих несчастных сиротами?

Однако она проголосовала вместе со всеми остальными. Решение было принято единогласно. За рост рождаемости предполагалось выплачивать щедрое земельное вознаграждение из имперских резервов. На двадцати планетах наиболее многодетным родителям должны были выделять участки девственных лесов. К тому времени, когда сотни боевых кораблей из центра галактики доберутся до мест своей новой дислокации вблизи границы с риксами, малыши – детища демографического взрыва – подрастут и станут десантниками, пехотинцами, заменят технический персонал, втянутый в воронку войны. Это невероятно многочисленное поколение, взращенное на окраинах Империи, предполагалось использовать для заселения уничтоженных городов, а потребовалось бы – и для повторной колонизации выжженных войной планет.

«Величественное шествие константы – вот удобство в ведении войны», – думала Нара Оксам. Притом, что диаметр Империи равнялся тридцати световым годам, скорость продвижения войны замедлялась до таких временных рамок, внутри которых человеческое семя могло быть посажено, как озимые, – на всякий случай, на черный день. Оксам была вынуждена согласиться на необходимость прироста населения даже на своем родном Вастхолде, в семи световых годах от риксской границы. Результатом этих законодательных мер должно было стать освоение нетронутых материков Вастхолда: здесь биомасса стабилизировалась в течение нескольких столетий, а теперь ее предполагалось уничтожить буквально за сутки, чтобы было где вырастить поколение пушечного мяса.

Империя наполняла кровавую ванну, способную поглотить десятки миллиардов людей.

Сенатор-экспансионистка порой доходила до экстаза, расписывая эти планы, от ее разума исходили волны партизанской лихорадки. Ее фракция в сенате уже давно призывала к увеличению рождаемости. Экспансионисты разделяли с секуляристами и утопианцами тревогу за рост власти мертвых. При этом их девиз гласил: «Хороните мертвых вместе с живыми». Они пытались изменить баланс власти только за счет численного преимущества, за счет непрерывно растущей популяции (и следовательно, за счет существования вечно агрессивной расширяющейся Империи, внутри которой мертвые ни за что не смогли бы преобладать).

Утопианцы придерживались другой, столь же непрагматичной тактики: они обещали всеобщее возвышение, при котором симбиант даровался бы любому гражданину Империи. Тогда мертвые были бы представлены всеми классами, и каждый имел бы право на свой кусок пирога бессмертия.

Сенатору Оксам и представляемой ею партии секуляристов обе эти стратегии представлялись абсурдными. Громадные массы живых, за которые ратовали экспансионисты, были обречены на то, чтобы стать людьми второго сорта. Как сказал один древний философ: «Бедные бедны только потому, что их много». А если бы к этому уравнению прибавилось бессмертие мертвых богачей, то классовая рознь в Империи Воскрешенных стала бы еще более заметной. Картина будущего, рисуемая утопианцами, при которой каждый год возвышение получали бы миллиарды, также не выдерживала критики. При таком варианте развития событий Восемьдесят Планет попросту задохнулись бы и живые согнулись под грузом своих предков. Обе схемы создавали такие демографические проблемы, которые можно было бы решить только путем завоеваний.

План секуляристов выглядел проще. Зай давным-давно справедливо назвал их поборниками смерти. Всеобщая и неотвратимая естественная смерть уравнивала всех членов общества. Конечно, изобретенную технологию изготовления симбианта уже нельзя было отменить, однако его применение следовало до предела ограничить. К возвышению нужно было прибегать редко, а отказ от него – поощрять. Кроме того, секуляристы мечтали о том, чтобы в руках живых было сосредоточено как можно больше власти, а мертвые могли жить в своих «серых» анклавах и созерцать черные стены, но не должны были пользоваться своим единомыслием и накопленными богатствами для определения общего курса Империи.

Эти три партии, составлявшие в Сенате явное большинство, противостояли Императору, однако оппозиция не была единой.

Для того чтобы поддержать свою идею прироста населения, сенатор-экспансионистка продемонстрировала советникам записи, сделанные во время Первого вторжения риксов. Восемьдесят лет назад риксы пытались навязать Империи свою волю, заставить согласиться с внедрением гигантских разумов во все имперские инфоструктуры. Вторжение началось с наглого террора. Города живых обстреливали из космоса хаотичными гравитационными лучами. Здания рушились, как будто было выстроены из соломы, толпы людей превращались в груды трупов, валявшиеся вперемешку с обломками металла и пластика. Анклавы «серых» обстреливали особыми разрывными снарядами. Симбианты после попадания таких снарядов восстановлению не подлежали. В сельской местности, вдали от атомных станций, население и животных уничтожали обычными бомбами.

Оксам смотрела на эти страшные кадры и думала: смерти хватает на всех.

Возможно, в этом была природа соблазна войны: она давала всем партиям то, чего те желали. Миллионы новых возвышенных героев – для утопианцев, колоссальный рост населения – для экспансионистов, множество настоящих смертей – для секуляристов. А для Императора и лоялистов – период непререкаемой авторитарности.

Когда сенатор-экспансионистка закончила свое выступление, мертвый монарх кивнул. Сгущалась тьма. Оксам догадывалась, что Император не спал двое суток, а сутки на Родине были долгие. Мертвые во сне нуждались мало – они просто ненадолго входили в состояние медитации, общались с вечностью и за это время омолаживались. А вот живые члены совета выглядели изможденными.