Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
Симона, так и не ложившаяся в эту ночь, сидела, подпершись рукой на манер Ираиды Васильевны, а за столом царствовал неугомонный Санти, который, притворно вздыхая и чересчур демонстративно добиваясь всеобщей жалости, рассказывал горестную историю своего детства, прошедшего в унылой и академической обстановке роскошного дворца его папочки, миллиардера старого закала, который довел своего единственного сына до необходимости сбежать в школу космонавтов, за что последний был пр-р-роклят со всей корректностью выходца из викторианской Англии.
Санти пожалели и накормили манговым джемом.
Ираида Васильевна качала головой, простодушно удивлялась:
– Прямо не верится, что у вас так не жалуют космолетчиков. Вон у нас – Колю Агеева каждый школьник знает.
– Тем не менее это действительно так. Интерес к межпланетчикам угас сразу же, как прекратились сенсации. Установление же регулярных рейсов между Венерой, Марсом, Землей и астероидами низвело космолетчиков до положения шоферов или даже кучеров. Не смейтесь. Это печально, потому что такое отношение к нам господствует не только в высших кругах, но распространилось на все слои общества.
– Да, – вставила Паола. – «На своей Земле» – помните?
– «На своей Земле»…
Это была модная американская песенка, и написали ее явно не профессионалы, – это чувствовалось и по довольно примитивной мелодии, и по словам, неуклюжим и грубоватым, и все заставили Санти ее спеть, и Паола согласилась подпевать, и только капитан немного нахмурился, когда Санти затянул, отбивая такт тонкими и аристократическими (теперь-то это сразу бросалось в глаза) пальцами:
Пусть другие оставят родной порог,
Уходя на космическом корабле,
Нам хватит забот и хватит тревог
На своей Земле, на своей Земле.
Пусть другие целуют своих подруг,
Унося тоску о земном тепле,
Нам хватит нелегких своих разлук
На своей Земле, на своей Земле.
Пусть других погребает навек Луна,
Пусть другие сгорают в межзвездной мгле.
Но горя и так мы хлебнем сполна
На своей Земле, на своей Земле…
– А песенка-то с душком, – сказала неожиданно Симона, – и порочит славное племя межпланетчиков. Так что ты нам ее больше не пой, Паша. Одно верно: мы еще хлебнем горя на собственной матушке.
Она постучала костяной ручкой ножа по столу, словно под его ножками действительно была Земля. И тут раздался сигнал вызова. Симона с Ираидой Васильевной переглянулись. Похоже, что на связь выходил сам Холяев. Они извинились и прошли в центральную.
Паола присела на ручку опустевшего кресла. Ну вот и всё. Ничто их не задержит. Можно уже не стесняться и смотреть, смотреть, и так до тех пор, пока не войдет эта Симона и не скажет, что буксирная ракета подходит.
– Джентльмены, – сказала Симона, быстро возвращаясь в кают-компанию, – вынуждена сообщить вам, что «Бригантина» задерживается на нашей станции на неопределенное время, – и оглянулась на Ираиду Васильевну.
Холяев разрешил задержать «Бригантину» только на двенадцать часов.
– Миссис Монахова, – капитан поднялся, – я прошу предоставить мне фон для переговоров с правлением компании.
– Прямая связь с Вашингтоном завтра в девять пятьдесят. Но если вы настаиваете…
– О нет, это время меня вполне устраивает. Тем более что характер груза допускает и более длительную задержку.
Санти, поднявшийся было вместе с капитаном, плюхнулся обратно в кресло:
– Ну а что касается меня… – он запрокинул голову, глянул на Паолу и почти счастливо засмеялся, – то я ни о чем ином и не мечтал.
Капитан сдержанно поклонился всем присутствующим и повернулся, чтобы идти в каюту. Но Симона стояла у двери, ведущей в коридор, и ему пришлось поклониться ей отдельно, и она ответила ему приветливым кивком, даже слишком приветливым для того, чтобы не быть насмешливым. Чертова баба. Все они чертовы бабы.
* * *
Дэниел уперся лбом в холодное стекло иллюминатора. Все они… Ерунда. Вовсе не все. Их и нет – всех. Существует только одна – эта проклятая Симона. Североафриканская лошадь. Вонючая марокканка.
Что бы там ни пел этот красавчик Санти про то, что космонавты утратили свою былую популярность, – все равно Дэниел чувствовал себя вне конкуренции; «джентльмен космоса», черт побери, – такие титулы остаются пожизненно и чего-то да стоят. И если в промежутках между двумя рейсами прихоть толкала его к какой-либо женщине – он легко добивался своего, будь она хоть дочерью президента, а не такой вот желтой образиной… Ведь каких-нибудь сто пятьдесят – двести лет назад в таких стреляли, и не из лучевых – из обыкновенных допотопных пистолетов, выстрел которых упруго, по игрушечному булькает в предрассветной голубизне белых песков пустыни…
– Капитан, – раздался голос, не похожий на все те голоса, которые могли обращаться к нему просто так, – капитан.
Дэниел включил экран.
В каюте теперь были двое – капитан «Бригантины» Дэниел О’Брайн и Санти Стрейнджер, мальчишка, второй пилот в первом рейсе.
– Капитан, – и снова этот удивительный голос, звенящий, как труба, подающая сигнал к началу военных действий, наполнил маленькую каюту, – «Бригантина» не идет на «Первую Козырева» – значит у нас не будет предлога, как всегда, включить регенератор. А запаса воздуха хватит лишь на полдня. Если этой ночью кто-нибудь из нас не попадет на корабль и не наполнит резервуар свежим воздухом – груз погибнет. Есть один-единственный выход, поэтому вы сделаете вот что, капитан…
Он не предлагал и не приказывал. Он просто сказал: «Вы сделаете, капитан».
* * *
Когда Дэниел вернулся в кают-компанию, Симоны там уже не было. И этой, с геометрическими бровями, тоже. Дэниел облегченно вздохнул. Главное – никто не посмеет следить за ними…
– Мисс, – сказал он, обращаясь к Паоле, – не будете ли вы любезны провести меня в библиотеку?
Ираида Васильевна вдруг улыбнулась так широко и недвусмысленно, словно О’Брайн обратился именно к ней.
– Да, конечно, конечно, – закивала она, – Паша с радостью…
Паола, потерявшая дар речи, стояла перед ним и все дергала свою голубую форменную курточку, и он улыбнулся своей сдержанной улыбкой «джентльмена космоса», и тогда Паола, словно ее подтолкнули в спину, засеменила по коридору к библиотеке, даже забыв пригласить Дэниела следовать за собой.
– Вот, – сказала она, когда
