Илья Шумей - Звезды нового неба
Даже оказавшись в идущей ко дну лодке, земные политиканы продолжали грызться за власть, стараясь любой ценой урвать еще хотя бы малюсенький ее кусочек, хоть на миллиметр, но подняться над окружающими, продемонстрировать им свое превосходство. Как будто высокопоставленные утопленники чем-то отличаются от обычных. Ну а когда дело дошло до строительства «Ожерелья», и всем им так или иначе пришлось трясти мошной, тут уж начались такие торги… Иногда это выглядело совершенно абсурдно, словно зайцы, сгрудившиеся на окруженном водой пне, надменно указывают подплывшему к ним Деду Мазаю на его место.
А теперь тут, на «Ньютоне», я вновь увидел все то же самое, только в миниатюре. Точно такие же эгоизм, властолюбие, тщеславие и надменная безапелляционность, какими отличаются все политики у нас дома, вылезли наружу прямо перед моим носом. Вот ведь ирония! Оказалось, что вся та мерзость и гнусность, за избавление от которой всегда выступал Малгер, и ради чего он затеял свою диверсию, давным – давно просочилась на станцию. Да что там, она всегда была здесь, с самого начала. Идеалистическая попытка избавиться от порочного прошлого, убежать и начать новую жизнь с чистого листа была заведомо обречена на провал.
Ведь невозможно убежать от того, что сидит внутри тебя. Невозможно излечиться от болезни, источником которой ты сам и являешься. Люди, поселившиеся на изолированной космической станции, все равно оставались людьми, вместе со всеми присущими нам грехами и пороками. Не получилось у них за несколько десятков лет превратиться из Homo Sapiens в Homo Cosmicus. Печально, но факт.
Но в явившемся мне откровении имелись и свои светлые стороны. Ведь помимо всего прочего, я также имел возможность понаблюдать и за тем, как Луцкий, рискуя здорово подпортить себе карму, осаживал таких вот зазнаек. В ход шли и крик и матюги и чуть до рукоприкладства не доходило, но в итоге он всегда добивался своего. Жестко, порой грубо, хамски, но добивался. Позже и мне самому довелось попрактиковаться в «налаживании отношений» с зарвавшимися типами, которые иногда встречались на наших с Кубертом экскурсиях. Ведь если человек забыл закрепить свой фал и улетел, то никакие связи в верхах и многомиллионные банковские счета ему уже не помогут.
А коли руководство «Ньютона» оказалось поражено тем же недугом, то и лекарство против него можно использовать то же самое, проверенное. Кое-какой опыт у меня имелся. Главное – помнить, что здесь и сейчас ты прав, и только твое мнение имеет значение, а важность и значительность твоего оппонента насквозь фальшивы. И все получится.
Ведь если я промолчу и позволю событиям идти своим чередом, то все работы на «Ожерелье» окажутся остановлены на неопределенный срок, и мы вполне можем опоздать с его достройкой. Тогда получится, что замысел Малгера в принципе удался, несмотря на то, что он не совсем соответствовал первоначальному плану. Земля погибнет в огне, а никары останутся вариться в собственном соку, как он и хотел, постепенно деградируя и вырождаясь. Чертовски не хотелось, чтобы смерти Куберта и Аннэйва оказались напрасными. Пришла пора мне вмешаться.
Если еще минуту назад я готов был взорваться от гнева и возмущения, то теперь, мысленно разложив ситуацию по полочкам, смотрел на нее уже совсем другим взглядом. Уже не как на банальную склоку, а как на своего рода шахматную партию, просчитывая наперед свои ходы и ответные движения противника. Гобен закусил удила и продолжал нестись в выбранном направлении, так что для его разворота требовались чертовски весомые аргументы. Люди подобного склада если и признают свои ошибки, то только когда их приперли к стенке и прибили к ней гвоздями неоспоримых доказательств. И чем крупней их калибр – тем лучше.
А доказательства у меня были.
Однако, заглядывая еще дальше вперед, я не мог не предвидеть весьма тяжких последствий такого хода. Применение тяжелой артиллерии неизбежно влечет за собой многочисленные жертвы, в том числе и среди мирного населения. Я не испытывал злорадства и отнюдь не горел желанием причинить присутствующим как можно большую боль, но это был тот самый случай, когда требовалось сделать то, что необходимо, а не то, что хочется. Оставалось надеяться, что Кадеста меня поймет.
Гобен тем временем продолжал вещать перед залом, закрепляя свой успех, утрамбовывая землю вокруг свежеводруженного флагштока, на котором реяло знамя его маленькой победы. Если я хотел переломить ситуацию, то мне следовало поторопиться.
– Кхм… простите, – робко подал я голос.
– Да? – Гобен был сама любезность. Почему бы не проявить немного участия к поверженному и растоптанному противнику.
– Доктор Косс был, конечно же, прав, когда говорил о том, что я пережил шок. В голове у меня до сих пор все путается, и моя память время от времени выкидывает довольно чудные коленца, – сам я старательно изображал побитую собаку, – однако кое-что я потихонечку начинаю припоминать.
– Вот как? Очень интересно! И что же именно Вы вспомнили?
– На самом деле я разглядел лицо человека, который заложил бомбу и с которым мы дрались на транспортере. Очень хорошо разглядел.
– И кто же это был?
– Малгер Фельц.
– Ложь! – хрипло каркнул дядя Оскар, – мой сын. никогда.
Он закашлялся, хватаясь за сердце, и Кадеста торопливо подлетела к нему, чтобы помочь. Она бросила в мою сторону всего один быстрый взгляд, но по выразительности он вполне мог потягаться с целой гневной отповедью. Между нами все было кончено. Хотя, если подумать, то между нами толком ничего и не было. Ведь не было, правда?
– Что Вы себе позволяете, молодой человек!? – окрик Гобена выражал оскорбленное недовольство всколыхнувшегося и загудевшего зала, – Ваши измышления абсурдны и возмутительны!
– Это не измышления, а.
– Вы настолько запутались в своих показаниях, что готовы хвататься за любую соломинку, за любой шанс увести нас от истинных причин трагедии, – он гневно потрясал наставленным на меня указательным пальцем, – Вы дошли до того, что посмели оскорбить память нашего павшего соотечественника! Ведь это так просто и удобно – свалить вину на того, кто уже мертв и ничего не может сказать в свою защиту.
– Точно так же, как и свалить все на человека, которого Вы сами же и выдумали! Которого там вообще не было!
– Отлично! Давайте избавляться от неудобных деталей и улик! То Вы говорите, что человек там был, то, что его там не было. Смешно!
– Я никогда не утверждал, что видел там еще кого-то, помимо нас с Малгером. Это Вы его приплели, чтобы…
– Довольно! Мне противно слышать Ваш беспомощный лепет, я не желаю более терпеть Ваши оскорбительные и абсолютно бездоказательные инсинуации.
– Почему же бездоказательные? Я могу.
– Завтра же утром челнок доставит Вас назад, на «Ожерелье», и пока все обстоятельства случившегося не будут выяснены, и виновные не понесут заслуженного наказания, ни один из наших специалистов на объекте не покажется.
– Если Вы позволите сказать мне хоть слово.
– И точно так же Ваша нога больше никогда не ступит на «Ньютон», поскольку Вы запятнали себя ложью, оскорбляющей память наших коллег и друзей. Ни один из нас не подаст Вам руки, ибо.
Ну все, приехали. Хватит с меня этой буффонады, пора закругляться.
– Будьте так любезны, господин Гобен, ЗАТКНИТЕСЬ!!! – эхо моего рыка заметалось меж стен резко притихшего зала. И, пока мой обличитель растерянно хватал ртом воздух, я продолжил, но уже тише, почти вкрадчиво, – не горячитесь так, будут вам доказательства. В самом лучшем виде.
– Да как ты. – теперь пришла очередь Гобена покрываться пятнами, – как Вы смеете!? Кто дал Вам право.
– Что за доказательства? – крикнул кто-то из слушателей, поняв, видимо, что от председательствующего сейчас толку не дождешься.
– Мой скафандр.
– И что с ним? – Гобен отчаянно пытался вновь нащупать почву под ногами, – что мы там найдем? Чьи-то отпечатки пальцев?
Зал, однако, не оценил его иронии. Публика была крайне заинтригована таким неожиданным поворотом и желала знать. Людям нравится, когда бежавший впереди лидер вдруг спотыкается и плюхается лицом в грязь. Что мне, собственно, и требовалось.
– Принесите его сюда, и я вам все покажу, – я сложил руки на груди и умолк, давая понять, что пока мне не доставят скафандр, я не пророню ни слова.
– Мал золотарь, да вонюч, – процедил Гобен так тихо, что услышать его мог только я. Однако против желания зала он идти не рискнул.
После непродолжительных препирательств, кого-то все же отправили в хранилище, а все прочие остались терпеливо дожидаться его возвращения. Ни один человек не покинул зал, всем было интересно, что же произойдет дальше. Воздух буквально шелестел от бесчисленных шушуканий. Я же молчал, глядя в одну точку перед собой и слушая, как за спиной тяжело дышит дядя Оскар, а Кадеста шепчет ему что-то успокаивающее. Вот кому-кому, а ему сейчас как раз стоило бы уйти, иначе дальнейшие откровения вполне могут его прямо здесь и прикончить. Перспектива подобного исхода меня совершенно не радовала, однако мне так и не хватило смелости и нахальства прямо сказать им об этом.
