Сергей Жарковский - Я, Хобо: Времена Смерти
Настойчивым домогательствам забывчивости, впрочем, я не удивляюсь: когда ненароком разгрызаешь с тушёнкой перчинку - поневоле зашаришь вокруг себя в поисках стакана с водой; в моём случае вместо воды оказалась кровь. На выяснение доброхота, подсунувшего кровавый стакан, я потратил много времени и убил немало людей; я полагаю время потраченным не впустую, но от крови никогда не отплеваться. Хм, почти цитата получается… Из сундучка. Но что делать.
Таким образом, Земля заслужила погибнуть. И приговорена. Во имя её имени я и должен бороться с забывчивостью, и непременно побеждать её, милосердную. В моей памяти хранится горечь, питающая моё бешенство. Живой не знает, что есть настоящее бешенство, - свидетельствую. Чтобы исполнить приговор, я должен быть мёртв. Чтобы быть мёртвым, я должен мстить. Убивать, жечь, всё такое. Целая империя передо мной. Непочатый край топлива.
Таким образом, чтобы оставаться мёртвым, я должен помнить и понимать всё.
Но мне предстоит долгое безбытие, рисковать не допустимо.
И я полагаю совершенно необходимым занятие, странное для космача: сижу я без тяги по бёдрам закинутый на толстой подушке под низким сводом палатки с "персоналом" на коленях, могу диктовать (и буду позже), но пока печатаю под очками; сижу, в зубах у меня пустой великолепный мундштук, груша с тоником мне легко досягаема, чай легко вскипятить, в ушах у меня Большая Музыка, и начал я уже с подробностями и комментариями вековечить происходившее вокруг меня и в связи со мной в системе Молодой земли Палладина Дальняя на протяжении тройки последних лет по среднему считая… (А очень интересно! - восклицает во мне добрый парень Марк Байно, космач обыкновеннейший, вторпила грузовоза, возим-кислороду-и-народ-по-мелочам, без вредящих привычек член общества, коллега, первоклассный гуманоид и ещё всё такое… Тот Марк Байно, несмотря ни на, сидит внутри Хобо Аба, неотрывен и терпелив в наблюдении, и вот сейчас восклицает вдруг: оказывается ты, Хобо Аб, столь велик, что нипочём тебе и книжку написать волшебным образом! как плавно льётся повествование! как ты, капитан Хобо Аб, быстро приноравливаешься - ко всему, вот и здесь приноровился! Очень интересно и очень странно. Капитан Хобо Аб, облизнув кровавое лезвие стропореза и застегнув кобуру за горячим флинтом, пишет про себя книжку! Сага о Хобо! Как странно и как весело, и как, должно быть, величественно!)
Да, пишу я уже книжку, оказывается, вот странно. В космосе редка бумага, чернил и подавно нет, и тому прочего. И трудно вспоминаю сейчас, как называлась она, обязательная над пишущим? муза? Не знаю, не знаю… Впрочем, скорее всего, труд писателя я представляю неправильно и глупо, слишком себе. Откуда мне знать-то, воо, а-а? Я считался рассказчиком, в клубах был обильно приветствуем, но, сейчас, здесь, набив чуть за две тысячи слов, я понял уже, понял уже я, - языком поверх стола болтать, груши с пивом околачивая, дело не е, иное е, и е не самое сложное. Ну а стандартный отчёт вам любой космач нафайлит, какому дай; дело-то в том, что мне потребно здесь большего: слезши с креста, Марк Байно должен прочитать историю Хобо Аба с интересом и пониманием, узнать его, понять его и принять его сторону, как бы ни тошнило. И - без кафаров, что немало как важно. Кстати - немного тренировки, Марк.
end of file
ввести код
Марк осторожно и вдумчиво набрал: 12431. "Флаг".
код принят
продолжение
file 0.6
txt: для космача нетривиально, но я имел дело с бумагой. Второй раз совсем недавно. И это была очень важная бумага, и было её много - три тысячи мелкопечатных страниц большого формата. Хотя - почему "было"? Было и есть. Принадлежит мне. Право оплачено. И однажды я видел настоящую бумажную книгу. Более того, я ей тоже владел, недолго, меньше года. Я выиграл её в пуццли. Я сейчас перелистал персонал - старые файлы, со старого персонала, - и нашёл запись того дня. Над Третьей Касабланки. Клуб-автомат Башни. Грузим воздух, сбрасываем продовольствие. Кантуют местные, мы на берегу. Шкаб, старичина, не знаю где, Роналд где - не знаю, а Оса - у знакомых своих, Куперов. Клуб почти пустой. Старикан-шип-шандер сидит пиво пьёт. Пью пиво, стараюсь разговорить старикана-шипшандера. Старик разговаривается охотно, но сам с собой. Полагает, что назревают большие дела - какие, неизвестно. Кислейший старикан, непонятно, почему он не в Земле. Обрисовав положение дел в мире, по-моему, сам от себя он заскучал и хотел от меня отсесть, но, что-то прикинув, вдруг предложил сыграть в пуццли; почему нет, время и деньги - у меня мои. Зато денег не было у него, о чём, впрочем, он вполне своевременно меня предупредил, поставив на кон книгу. Это принт "Большой Канал и др. стихотворения" прошлого века издания, ЕН-5064, Старая Земля Марс-Второй, - практически издан в метрополии, всего двенадцать парсек от Солнца. Натуральная бумага под микропластиком, все страницы, даже иллюстрации немножечко ещё ходят, и ссылки, и даже звук пищит. Язык русский, переводчик Самуил Маршак. Разбивая, старичина (его звать Хетагуровым) сказал, что батарейки к иллюстрациям, он слышал, можно приобрести практически у любого монаха, если они, монахи, существуют. Я выиграл стол сходу, со сдачи, как обычно, - всё-таки у меня хорошие скорости. Ошеломлённый, Хетагуров замял своё пиво за пазуху и ушёл из клуба. Немного погодя меня вызвал к машине Шкаб, и я тоже ушёл. Не скрою, я доволен, весьма удачно я пива выпил. Да, дело было ещё в Касабланке. Приобретение не стало, конечно, событием, меня переродившим. (Я часто встречал в настоящих литературных произведениях такую фразу - малопонятную фразу.) Ну, возможно, я не совсем точен, может быть, и стало… Я же был ещё человек. На один вечер жизнь мою (поправляюсь: "моё время") книжка, конечно, определила. Отлично помню, что занят был чтением, созерцанием и обнюхиванием книжки я - полностью. Песенник Иеремии Джейкоба Райслинга с предисловием и комментариями гроссмейстера Хайнлайна. Сами песни я не очень хорошо понял (тут дело, уверен, в нотах, я не умею их читать, а звук сел, а Райслинг песни писал всё-таки), но предисловие на меня впечатление произвело громадное.
Я забыл её в Касабланке. Просто забыл сунуть в мешок, когда собирался. Я здорово нервничал, поскольку согласился умереть и готовился к смерти, но всё равно жалко и досадно. Где, у кого книжка моя сейчас? Хотел бы я просто подержать её в руках, понюхать, погладить. Просто так, прежде чем проглотить первый шарик спорамина и приступить к писанине всерьёз.
end of file
ввести код
2707
код принят
file 1.0
created:15.09.124 UTC
subject: ЧАСТЬ 1. Время смерти
current music: MS2DO Elena Starilova: "Crack's And Loop's 2001-2021"
txt:"
проба, проба, проба никак мне не мрётся
* ЧАСТЬ 1. ВРЕМЯ СМЕРТИ
ГЛАВА 1. БЕЗ НАЗВАНИЯ
Яд пошёл в вены, нас оставили умирать одних.
Крайней из бокса, записавши стилом на пластике показания приборов, уплыла, не оглянувшись, бабушка Ноты, наш главный убийца. Бокс замечательно звукоизолирован, даже большой кулер в складках притолочной фальшь-панели работает бесшумно, какой-то он редко искусно центрованный, а может, просто новый. Бокс легко освещён; в неприятной тишине, в приятном свете мы молчим несколько секунд, и думаю, все, как на смотру, налево равняясь, глядим на закрывшийся люк. Потом кто-то из нас нервно, похоже на ик, хихикает, и мы хором подхватываем смешок и принимаемся ржать так громко, сколько позволяют нагрудные фиксаторы набрать в грудь топлива. Словно в нашем строю отмочена новая неожиданная шутка, оказавшаяся лихой. Впрочем, почему? Так и есть. Друг друга не можем видеть мы, прочно прикинутые на вертикально, по отношению к палубе, стоящих столах, но дружеские локти и ужас соседей в частности и группы в целом каждый чувствует великолепно. Мы ржём взахлёб, а потом начинаем шутить. "Кто последний сдохнет, тот вонючка!" - предлагает Нота Мелани-По. Взрыв хохота, хотя это плагиат. "А как ты узнаешь-то, кто был последним?" - спрашивает то ли Иван Купышта, то ли, кажется, Дьяк, я уже точно не узнаю голоса, поскольку мы начинаем хрипнуть. В глотке сухо, я изо всех сил произвожу слюни и глотаю их. "Элементарно же, младые! От кого меньше будет вонять по финишу, тот и был последним", - говорит Голя Астрицкий, его знаменитый бас. "Если вы, гады-девственники, не прекратите ржать, от вас всех будет вонять одинаково, кто бы ни был последним", - говорит Дьяк, я узнаю. Он от меня за Голей Астрицким, а Голя Астрицкий справа рядом со мной, а там дальше Нота, любовь моя, а за ней, последним в шеренге, Иван. "Дьяк! - зову я. - Враг мой! Кто из нас дохтур? Сколько нам осталось, Дьяк? Ну скажи нам, умоляю, ничего не скрывай, мы смелые люди, прямо в глаза, как своим!…" - "Дьяк, спаси меня, я не хочу умирать! - говорит с надрывом Нота. - Я так молода! В конце концов, я ещё не познала греха, ты что, не понимаешь?" Насколько я знаю, с Нотой не спали все без исключения присутствующие. Мы уже почти не можем смеяться, веки режет, потому что слёз нет. "Сколько тебе его нужно-то, греха этого?" - спрашиваю я. "Ба… ба… бабушку свою зови…" - выхрипывает Дьяк, и тут, очевидно, наступает катарсис: именно бабушка Ноты, Верба Валентиновна, главный врач Преторнианской Касабланки, несколько минут назад собственноручно, вручную то есть, впрыснула нам эксклюзивные, несколько месяцев рассчитываемые дозы Щ-11 в паховые вены… Нас убивали лучшие, квалифицированно. На нашу смерть работал целый институт.
