Виталий Забирко - Статус человека
— Одевайся, — сказал он и начал натягивать на себя свитер без рукава.
Девушка прыснула. Павел скосил на себя глаза и тоже неопределенно хмыкнул. «Что ж, со стороны, пожалуй, смешно, хотя и чертовски холодно». Он снова надел куртку, застегнулся. Затем, сев на землю, принялся разуваться.
— А обувь мы поделим, — сказал он. — Тебе — унты, а мне — шерстяные носки… Ты почему не одеваешься?
Девушка грустно покачала головой.
— Мне нельзя. Да я так и не согреюсь. И не разувайся. Обуваться мне тоже нельзя. Разве что чуть согреть ноги.
Она окутала ноги свитером Павла.
Павел молча поставил унты рядом с ней и принялся сооружать подобие очага из обломков внутренней обшивки астробота.
— Обуйся, — робко предложила девушка, но он даже не повернул головы.
Павел налил в импровизированный очаг спирт и зажег. Единственное, что могло еще гореть. Затем он вскрыл одну из туб с соком и протянул девушке. Она отхлебнула глоток, слабо улыбнулась и вернула тубу назад.
— Спасибо, — поблагодарила она.
— Пей. Чего-чего, а этого добра нам хватит.
— Нет. — Она покачала головой. — Мне что-то не хочется.
Павел допил сок и налил в тубу из канистры.
— Выпей, — предложил он. — Это хорошо согревает.
Девушка осторожно понюхала, окунула в спирт мизинец, и содрогнулась.
— Разве это можно пить? — с испугом спросила она.
— Даже нужно, — с улыбкой подбодрил Павел. — Пей.
— Нет, — решительно сказала девушка и хотела было выплеснуть спирт в очаг, но Павел перехватил ее руку и отобрал банку.
— Не так страшен черт, как его малюют, — проговорил он и опрокинул в себя спирт.
— Ой! — испуганно вскрикнула девушка. Спирт мгновенно растекся по бороде, суша кожу. Павел утерся и, быстро открыв другую тубу с соком, сделал несколько глотков.
— Вот так, — сипло сказал он и вытянул к огню уже успевшие замерзнуть ноги. Спирт он пил впервые и обжег слизистую.
— Нет, — снова тихо прошептала девушка и, зябко поведя плечами, уткнулась подбородком в колени.
Несколько минут они молчали, затем она робко предложила:
— Послушай, тебе же холодно. Забирайся ко мне под доху, места хватит, да вдвоем и теплее будет…
Павел не заставил себя упрашивать. Он набросил на себя — левое плечо дохи и обнял девушку за плечи.
— Ничего, — попытался подбодрить он, — самое большое дня через два нас найдут, и уже тогда, на станции, мы отогреемся.
Девушка-только грустно покачала головой.
Так они и встретили утро. Маленькое солнце выпрыгнуло из-за горизонта и быстро начало взбираться по небосклону. Но и оно не принесло девушке радости. Вначале она встрепенулась, но тут же снова сникла.
— Зима, — вздохнула она.
И тут Павел заметил, что бутон цветка вдруг раскрылся алыми лепестками и тянется к солнцу.
— Смотри-ка! — удивленно воскликнул он. — А цветочек-то твой расцвел!
Девушка улыбнулась и осторожно погладила распустившийся бутон.
— Радость ты моя, — с любовью сказала она. — Ошиблись мы с тобой. Зачем мы так рано проснулись?
Сажин оцепенел. Кажется, только теперь он стал что-то понимать.
Вместе с солнцем поднялся ветер. Он задул импровизированный костер и мгновенно выморозил землю в воронке, покрыв ее тонкой коркой льда.
— Вот и все, — сказала девушка холодными непослушными губами. — Скоро здесь все заметет…
Павел вздохнул и неожиданно подумал, что, пожалуй, завтра к утру на Снежной Королеве уже не будет двух черных пятен. Останется меньшее — он сам. Он поплотнее запахнул доху и крепче обнял девушку.
И тут же понял, что она совсем закоченела.
— Послушай, да ты же ледышка! Обожди, я сейчас разведу огонь…
— Не надо, — остановила она. — Не надо. Ты мне ничем не сможешь помочь.
Павел хотел было встать, но она его удержала.
— Спасибо тебе…
Он отпрянул.
— За что?
Девушка тихо улыбнулась.
— За кусочек весны… Ты прости меня, я сейчас уйду. Мне пора.
— Куда? — глупо спросил Сажин, Девушка вдруг побледнела и закрыла глаза.
— Ты только не бойся, это не будет страшно…
Павел во все глаза смотрел на нее.
— Я просто у иду… И все. Спасибо тебе…
Он хотел что-то сказать, но осекся. Девушка медленно таяла у него в руках. Цвет ее платья становился все бледней, а сама она все прозрачней и прозрачней. Пока не исчезла совсем. Все еще ничего не понимая, Павел осторожно потрогал рукой землю, где только что сидела девушка. Цветок снова закрылся в бутон и низко наклонился. Кустик увядал на глазах.
— Павел! Павел! — Юсика ожесточенно трясла Сажина за отвороты комбинезона. — Павел, очнись!
Он только мычал, но не приходил в себя. Тогда. Юсика принялась из последних сил хлестать его по щекам. Наотмашь, сильно, больно, не щадя. И он с трудом разлепил глаза.
— Цветик… — простонал он, впервые произнеся это имя. Юсика обессиленно опустилась на теплый снег. Павел попытался подняться, оперся на руку, но резкая боль в запястье остановила его. И он вспомнил все. Превозмогая боль, сел.
— Что случилось? — спросил он. И увидел звезды. Черную прорву Вселенной, высыпающую на его голову миллиарды звезд.
— Звезды… — не веря глазам, прошептал он. — Звезды!
— Посмотри туда, — указала Юсика рукой в сторону. Павел повернулся. На горизонте ночными огнями светился город. До сих пор он прятался в чудовищный дисперсии света, опустившейся на Снежану, но теперь открылся взгляду и оказался совсем рядом.
— Дошли… — блаженно улыбаясь, выдавил он.
Он с трудом поднялся и помог встать Юсике. Из его кармана выскользнула плоская коробка ботанизирки и, ударившись о наст, раскрылась. Но они не заметили этого. Они уже шли, шатаясь, поддерживая друг друга, по направлению к городу.
На душе у Сажина было тепло, легко и одновременно грустно. Будто растаял смерзшийся комок, но вместе с болью, которую он причинял, ушло еще что-то. Часть его жизни.
Они ушли, а на снегу остался лежать раскрытый золотой квадрат, похожий на старинный портсигар. Слабый ветерок лизнул его снежным языком, выхватил какие-то черные пожухлые лепестки и, лениво играясь, понес в пустыню.
13
Сразу после старта, по давно укоренившейся привычке Архист Бронер обходил все отсеки корабля. Не нравился ему этот рейс, не нравился с самого начала. Почти тридцать лет прослужил он на транспорте, каботаж приучил его к строгой жизни по графику, и неукоснительное соблюдение режима полета Бронер, как и большинство капитанов транспортного флота, возвел в своеобразный кодекс офицерской чести. Если даже по не зависящим от него обстоятельствам он выбивался из графика, то был хмур и недоволен собой до самого окончания рейса, считая его пропащим, а свою репутацию пунктуального капитана пошатнувшейся. Этот же рейс был вообще чем-то из ряда вон выходящим. Вначале его почти две недели. продержали на базе, не давая разрешения на старт — из туманных объяснений диспетчера он понял только, что не получена ответная посылка о возможности приема транспорта. Молодые практиканты-гляциологи вконец замучили его вопросами о старте. Кроме того, сущим божьим наказанием были бесконечные дебаты в кают-компании о структуре оксида водорода на Снежане, на которых Бронер не столько по праву, сколько по традиционной обязанности капитана должен был присутствовать. За это время он узнал столько теорий об этой самой структуре, что, пройди еще пара недель бездействия, в сердцах оставил бы капитанский мостик и переквалифицировался в гляциологи — по крайней мере, он уже стал кое в чем разбираться и даже понял суть одной из теорий: теории электронного дефекта в молекулярных связях оксида с наложенными на него внутрипротонными искажениями. К счастью для его капитанской карьеры через две недели дали «добро», и он стартовал.
Однако этим все не кончилось. По прибытии на Снежану его заставили в спешке разгружаться, что в общем-то было на руку — возникла эфемерная надежда войти в график. Но с появлением на борту корабля трех пассажиров она улетучилась. Первого пассажира, хотя он и успел зарегистрироваться в бортовом журнале, Бронер еще не видел. Но двое других произвели на него странное впечатление. Он как раз заканчивал перекачку воды из танков корабля в стационарные резервуары, когда на обзорном экране увидел их всходящими по трапу. Бронер закончил операцию перекачки и вышел в коридор, чтобы встретить пассажиров. Нет, они не были акватрансформантами — аква-трансформантов Бронер уже видел, встречался с ними на улицах академгородка, — но их вид поразил его. Точнее, вид высокого мужчины с застывшим лицом и пустым взглядом. Шел он, как слепой, запрокинув голову, механически переставляя ноги. Его вел, полуобняв за пояс, небольшого роста пожилой человек, бритоголовый, в неопрятном, мешком сидевшем на нем комбинезоне; когда они поравнялись с капитаном, бритоголовый поздоровался и попросил провести их в каюту. Высокий же не отреагировал на приветствие Бронера, словно не заметил его, погруженный в отрешенность. Бронер проводил их к каюте, они вошли, но через минуту бритоголовый вышел и заблокировал дверь снаружи. «Замкнул, словно арестованного», — недовольно отметил про себя капитан, но тут бритоголовый подошел к нему и вручил мандат представителя КСЧ, а также приказ Центра управления транспортными перевозками об отмене планового рейса в систему Гарднера и старте корабля на Землю. И Бронер промолчал. Позднее, внося дополнения в вахтенный журнал, он заочно познакомился с пассажирами. Представитель КСЧ назвался кратко — то ли именем, то ли фамилией — Кронс. Два других пассажира были занесены в журнал с именами и фамилиями, но зато без обозначения рода деятельности. Попутчика Кронса звали Редьярд Шренинг, а у первого пассажира было звучное имя известного крелофониста — Одам Косташен. «Соврал, наверное», — подумал тогда капитан. Впрочем, это было не его дело.
