Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
Черт знает что творилось на старухе «Бригантине».
– Еще три часа пятьдесят минут, – сказал капитан. – Вы бы поспали, ребята.
Мортусян заворочался в своем гамаке, устраиваясь поудобнее, – в свободном полете ему всегда плохо спалось. Санти помахал ручкой и подплыл к самому пульту, расположившись в полуметре над О’Брайном. Вообще-то, в каюте было тесновато, и забраться под потолок, несомненно, имело некоторый практический смысл, но укладываться над самим капитаном – это мог себе позволить только такой человек, как Санти. Потому что ему от самого Господа Бога позволено все, даже это.
Было неудобно в гамаке, в голове тоже было как-то неуютно от всех этих мыслей, и Пино разворчался несколько громче, чем он всегда это себе позволял:
– О господи, неужели так трудно погасить общий люминатор? Ведь не пикник же нам предстоит, честное слово…
Не заснуть будет даже на полтора часика, перед тем как приниматься за дело.
– Разумеется, если вам угодно, – приветливо отозвался Санти и переместился к энергетическому щиту.
Щелкнул тумблер, стало уютнее, но одновременно словно плотнее сделался воздух, словно жарче стало, словно южная ночь пришла откуда-то в каюту летящего так далеко от Земли корабля.
«Что это я? – перепугался Мортусян. – Что это со мной в этом проклятом свободном полете? Укачивает, что ли? Тоже загадка природы. Наверное, от безделья. И мысли от безделья. И страх. Надо работать, надо быть внизу…»
– Перебирайтесь-ка сюда, Санти, – сказал он виновато. – Подремлем рядышком.
– Спасибо. – (Ох и ангельская же улыбочка у этого мальчика.) – Мне уже не уснуть. Земля.
– Еще не Земля, – как-то устало проговорил капитан. – Земля – это «Первая Козырева». А до нее еще «Арамис».
Санти посмотрел на него без улыбки, посмотрел сверху вниз:
– Ничего. «Арамис» – это недолго. – (Так спокойно, словно это он был командиром корабля и успокаивал разнервничавшегося новичка.)
«Ах ты, – продолжал маяться Пино, – да мы все вместе взятые не стоим пряжки от скафандра этого мальчика. Пусть он ничего еще не сделал, но все-таки это мужество, без рисовки, без бравады, – оно пока проскальзывает в каких-то интонациях, что ли. Но его у Санти не отнимешь. Смелый, умный волчонок. И красивый. Такой красивый, ах ты боже мой…»
Санти положил голову на руки, словно валялся на пляже, концы его знаменитого платка, завязанного причудливым узлом над левым ухом, плавали перед лицом, и Санти ловил их губами; они становились влажными, темнели.
– Вас встретят? – неожиданно спросил Дэниел.
– Вряд ли. Мне ведь еще не даровано родительское прощение… – Санти улыбнулся застенчиво, совсем по-детски. – Я все равно сразу не полетел бы домой. Ведь до самой Земли, до космопорта, мы доберемся вместе?
– Да, – сказал капитан.
«Так казалось каждому из нас, – подумал Пино, – что из первого полета нас встретят цветы, ковровые дорожки и девочки…»
– Вы проститесь с нами и помчитесь домой, капитан. И вы тоже, Пино. А я пойду в кабак. Тут же, в порту. И я напьюсь, капитан… – Он снова улыбнулся и глянул на Дэниела, словно спрашивая: «Можно?» – и опять тихо заговорил: – Я буду пить и ждать, когда обратно, на станцию, пойдет ракета. Ее будет хорошо видно. И тогда я снова захочу в космос. Не так просто, как все хотят, а до смерти, до собачьего воя… Смешно, капитан?
– Нет, – сказал Дэниел, – нет, не смешно. А напиваться зачем?
– Действительно. – Санти взмахнул руками, отлетел к стене. – Зачем напиваться? «Не пей, Гертруда» – как говаривал один мой знакомый король своей жене.
– А что, пила? – заинтересовался Мортусян.
– Как лошадь. – Санти сокрушенно покачал головой. – Плохо кончила. – Он помолчал. – И все равно напьюсь.
– А знаете что, – сказал Дэниел, – посажу-ка я вас на «Арамисе» под арест. Скажу, что наблюдались первые признаки космического психоза. Спокойная обстановка на станции, женское общество…
– Если б только они там не были все такие черномазые… – неожиданно подал голос Мортусян.
Наступила пауза. Почему-то всегда, когда в разговор вмешивался биолог, всем становилось как-то неловко.
– Четыре черненьких чумазеньких чертенка, – неожиданно сказал Санти по-русски. – С тремя из них я однажды столкнулся на практике. И тоже – на «Первой Козырева».
– И вам до собачьего воя захотелось в космос, – захихикал Пино.
– Мортусян, сделайте милость, уймитесь. Все три показались мне весьма почтенными дамами.
– Вы были им представлены? – быстро спросил Дэниел О’Брайн.
– К сожалению, не имел чести; встреча была столь мимолетной, что я не успел даже обратить внимание на одинаковый цвет волос. Уж очень разные были типы лица. Старшая – деревянный идол, эдакая на редкость плоская и деловая рожа.
– Ой, – сказал Мортусян, – это же и есть миссис Монахова.
– Русская? – удивился Санти.
– Полукровка. Все они там в той или иной мере русские.
– Затем, – сказал Санти, – следовало нечто классическое. Не лицо, а классная доска после урока геометрии: овал лица, брови, губы – как циркулем вычерчены. Даже смешно. Совершенно несовременная красота.
– Ага, – хмыкнул Пино, – Ада Шлезингер.
– А я было принял ее за испанку какого-нибудь древнего, вырождающегося рода. Жаль. И последняя – это буфет черного дерева. Гога и Магога…
– Это француженка, – сухо заметил Дэниел. – Симона Жервез-Агеева.
– Ну уж нет! – возразил Санти. – В этом-то я разбираюсь. Моя бабка была француженка. А это всего-навсего марокканка.
Капитан промолчал. По-видимому, ему было неприятно, что второй пилот оказался столь компетентным в подобном вопросе.
– Моя последняя надежда – на нашу соотечественницу, – сказал Санти, переворачиваясь на спину и закидывая руки за голову. – Я слышал, что она мала, как возлюбленная Бернса, невинна, как филе индейки, и ее глаза – как две чашки черного кофе.
Пино густо захохотал:
– Это Паола-то? Две чашки… Горазд был врать старик Соломон.
– Это Гейне, – возразил Санти, поморщившись. – И не смейтесь, как объевшийся людоед. После всех наших концентратов такой смех несколько раздражает.
– Все равно, – сказал Пино, – все равно. Две чашки… При всем уважении к звездам и полоскам, наша дорогая соотечественница – форменная обезьяна. И к тому же… – Пино снова запрыгал в своем гамаке, – к тому же она… уже… по уши… И-аха-ха…
– Мортусян, – сухо заметил Дэниел, – информации подобного рода не входят в обязанности бортового биолога. К тому же сейчас будет связь. Потрудитесь помолчать.
– О господи, – заворчал Мортусян, – да пожалуйста…
Он отвернулся к стене, полежал немного и начал отстегивать крепежный пояс. Освободившись от него, он перевалился через край гамака и опустился на пол.
– А ну вас всех. Объявляется кормление зверей, – буркнул Пино и пошел к стеллажу с контейнерами, придерживаясь за ремни и поручни. Плавать в свободном полете он терпеть не мог.
– Рановато, – сказал Санти. –
