Илья Шумей - Звезды нового неба
– «Косо»!? – дядя Оскар хрипло рассмеялся, – если бы ты только знал, откуда берутся наши симбионты! У вас о таком, небось, даже помыслить боятся!
– Помыслить о чем?
– Об экспериментах на детях.
– На детях!? – мои брови сами собой поползли вверх.
– В первые годы мы по целому ряду направлений двигались фактически на ощупь, – он решил начать издалека, – в том числе и в вопросах адаптации человека к условиям космической станции. Нам казалось, что мы уже почти все об этом знаем, но ведь никто еще не пытался в космосе жить. Одной из наиболее неприятных и щекотливых проблем, с которой нам пришлось столкнуться в самом начале пути, стало аномально высокое количество детей, рождавшихся с врожденными дефектами.
– Из-за нехватки кальция? – вспомнил я рассказ Кадесты.
– Ну, это еще самое меньшее из зол, с которым еще можно как-то бороться. Я же говорю о более серьезных отклонениях, превращающих порой человека в абсолютно дисфункциональный овощ. Очень скоро у нас на руках оказалась целая коллекция маленьких уродцев, с которыми надо было что-то делать.
– Дядя! – возмущенно одернула его Кадеста.
– А как мне еще их называть? – развел тот руками, – если у человека вместо ног две тоненьких веревочки, а ушей вообще нет, то это что, не уродство? – он снова обратился ко мне, – в общем, мы встали перед непростым выбором: либо эвтаназия, поскольку на станции каждый человек на счету, и нянчиться с этой обузой просто некому, либо…
– Симбионты, – закончил я за него фразу.
– Именно. Некоторые имплантанты им приходилось вживлять еще в грудном возрасте, чтобы добиться максимальной интеграции. Ведь в зрелом возрасте переучиваться уже поздно, а так у них появлялся хоть какой-то шанс.
– Жестоко.
– Но необходимо, – дядя Оскар пожал плечами, – какая их ожидала альтернатива, я уже говорил. Взамен мы получили незаменимых специалистов, которым нет равных по уровню мастерства: операторов, диспетчеров, пилотов…
– Как Аннэйв?
– О! Он один из лучших! Способен одинаково филигранно управляться и с легким разведывательным челноком и с громадным лихтером. Если Кади куда-нибудь отправляется, то отвезти ее я доверяю только ему.
– Да, я имел возможность понаблюдать его в деле, – я провел рукой по столу, словно отодвигая в сторону данную тему. Мне все же хотелось вернуться к сути поднятого им вопроса, – но на сегодня, как я понимаю, основные проблемы медицинского характера уже решены?
– По большей части да. Мы разработали целый комплекс мероприятий, начиная от усиления радиационной защиты станции и проживания в гравизоне в период беременности и заканчивая специальными диетами для укрепления мышц и костей. Если бы некоторые молодые мамаши не манкировали своими обязанностями, то проблему родовых патологий можно было бы считать решенной.
– Эгоистичные дурочки! – буркнула Кадеста.
– Люди везде одинаковы, – снисходительно кивнул ее дядя, – и где-то здесь, как мне кажется, кроется еще один наш, куда более серьезный просчет. Мы радикально изменили свою среду обитания, условия жизни, но при этом не смогли изменить природу человека. Мы сами остались прежними, с прежними, наработанными за многие тысячи лет потребностями и стремлениями, которые теперь не находят выхода. До определенной степени лишения и невзгоды можно терпеть, пока у тебя есть впереди некая цель, достижение которой занимает почти все твои мысли. Но когда она достигнута, а новой не предложено, то внимание человека обращается внутрь него самого, где он обнаруживает зияющие пустоты, которые нечем заполнить.
Те, кто строил «Коперника», «Джордано», знали, ради чего живут. Они жаждали доказать миру, что человек способен вырваться из своей колыбели и обрести настоящую свободу. Они же потом создали и «Ньютона», дабы поделиться этой свободой и со своими детьми. Но их потомки, те, кто был рожден здесь, уже не имели подобной мотивации. Впереди у них было все такое же однообразное существование в стенах осточертевших коридоров без какой-либо возможности что-то сделать. Что-то, что выходило бы за рамки повседневной рутины. Наша жизнь превратилась в существование.
– Но всегда можно придумать новую цель, – не удержался я, – построить следующую станцию, например, еще более совершенную.
– «Ньютон» на данный момент более чем совершенен. Но дело даже не в этом. Несмотря на то, что нам удалось решить практически все медицинские и бытовые проблемы, связанные с жизнью в невесомости, и здоровью младенцев более ничто не угрожало, рождаемость начала быстро падать. На волне начального энтузиазма первое поколение поселенцев плодилось очень быстро, и уже через десять лет «Коперник» стал для нас тесен. Мы построили «Ньютон», а теперь, спустя еще двадцать лет, никак не можем его заселить. В последние два года дошло до того, что смертность превысила рождаемость, и разрыв этот постоянно увеличивается.
Мне тяжело в этом признаваться, Олег, но мы медленно вымираем. И теперь, как я понимаю, этот процесс уже не остановить, ты лишил нас последней надежды.
– Но чего Вы ожидали от восстановления отношений с Землей? Почему это должно было изменить положение дел?
– Мы всегда считали Землю своей колыбелью, неким этапом в развитии человечества, который рано или поздно необходимо оставить позади. В представлении некоторых, особо рьяных сторонников разрыва, Земля была вообще, чуть ли не тюрьмой, из которой просто необходимо сбежать, во что бы то ни стало. Я сам, каюсь, когда-то так считал.
Мы всячески старались обособиться, подчеркнуть наш разрыв. Уподобившись якобинцам, переиначившим традиционный календарь на новый, революционный лад, мы тоже пытались использовать новое летоисчисление, но, к счастью, не прижилось. Вместо этого мы стали целенаправленно придумывать своим детям такие имена, аналогов которым не было бы в земном языке. Но время показало, что мы заблуждались, и наша связь с родной планетой была чем-то большим, нежели некие метафорические швартовы, которые можно перерубить и отправиться в свободное плавание. Нет.
На самом деле Земля являлась для нас домом, тем самым уголком из далекого детства, в который всегда хочется вернуться, чтобы вспомнить, чтобы заново пережить что-то забытое, чтобы воссоединиться с частичкой самого себя. Будучи лишены такого подспорья, люди начинают метаться, не понимая, что с ними происходит. Сейчас вновь в моде старые фильмы, интерьеры так и норовят стилизовать под что-то земное, люди снова начали пользоваться обувью, хоть в невесомости от нее никакого проку… Быть может Вернадский был и прав, когда рассуждал о Ноосфере, и человек, выдернутый из нее, лишенный жизненных ориентиров, не способен к полноценной жизни? Он тоскует, мучается воспоминаниями от том, чего с ним никогда не происходило, ищет, сам не зная что, но не находит, – старик пристально посмотрел мне в глаза, – Олег, ты когда-нибудь слышал о самоубийствах на орбитальных станциях?
– Нет, – помотал я головой, – ни разу.
– А для нас это проблема. Несколько случаев каждый год, и число их растет буквально на глазах. Люди чувствуют себя потерянными.
– Хм. Думаете, имея такую возможность, многие теперь решили бы вернуться назад?
– Ну, «назад» – не совсем верное слово для тех, кто на Земле никогда не бывал, но, как мне кажется, важнее был бы сам факт наличия принципиальной возможности этого. Жить проще, когда знаешь, что где– то есть надежная пристань, где тебя всегда примут как родного, – дядя Оскар вздохнул, – но если выяснится, что такой пристани больше нет, то…
– Думаете, все настолько плохо?
– Да. Мы очень скоро неизбежно деградируем и вымрем, как динозавры или мамонты.
– Но если так, то можно создать новую пристань, – мои руки сами собой сорвались в активную жестикуляцию, едва не сорвав меня с табурета, – почему бы не терраформировать какую-нибудь подходящую планету? До сих пор все дискуссии на данную тему ограничивались пустопорожней болтовней, но коли дело обстоит действительно серьезно, то вполне можно перейти к конкретным действиям.
– Молодой человек, – в улыбке дяди Оскара сквозила печаль, – по самым оптимистичным оценкам процесс преобразования планеты до приемлемых условий может затянуться на несколько сотен лет, не говоря уже о колоссальных ресурсах, которые для этого потребуются. Ты можешь себе представить, Олег, чтобы несколько поколений людей жили и работали с полной отдачей всех сил ради некоего светлого будущего, которого ни им самим, ни их детям и внукам увидеть не суждено? Насколько истовой должна быть их вера в успех, чтобы приносить такие жертвы? Тут уже попахивает самой натуральной религией, а я на роль пророка не гожусь.
– Мне кажется, если игра стоит свеч, то можно и рискнуть.
– Ты не забывай еще и о том, что планету мало привести в божеский вид, ее надо еще и заселить, а на то, чтобы построить очередной Ноев Ковчег со всеми известными животными, каждой твари по паре, растениями и бактериями на борту у нас нет никакой возможности. Даже теоретической. Так что, – старик хлопнул ладонью по столу, словно подводя итог нашей дискуссии, – как ни крути, перспективы у твоих клиентов далеко не самые радужные, даже если им удастся сбежать на «Копернике». Максимум, на что они могут рассчитывать, это отсрочка исполнения приговора на два-три поколения.
