Миссия на Минерву - Джеймс Патрик Хоган

«Что?..» Хант все еще не пришел в себя от шока.

«Файл из вашей системы. Что угодно. Нам нужно знать коды, которые вы используете, чтобы можно было настроить этот файл на соответствие».

«О... Точно...» Хант встряхнулся и заставил себя открыть каталог своей личной библиотеки, а затем пометил один из элементов для передачи.

«Пользуешься телефоном», — заметил его альтер эго. «Где я тебя поймал?»

«Э-э… Я на парковке возле Happy’s. Я был с Джерри Сантелло… Вот, сейчас донесется».

«Ладно, понял. Посмотрим, теперь…» Альтер-Хант отвернулся. «В котором часу это было?» — спросил он, работая, очевидно, консультируясь с каким-то закадровым оракулом.

«Суббота — время, когда Джули из администрации пришла с парой своих друзей. Позже должна состояться игра Orioles-Braves».

«Я этого не помню. Вероятно, на этой временной линии все было по-другому. Параллелизмы могут показывать удивительные разрывы». Затем, более громким голосом, очевидно, для кого-то поблизости: «Мы уже получили это?»

«Джерри снова начал продавать ресторанно-танцевально-барную идею», — сказал Хант.

"А, это. Да. Скажи ему, чтобы забыл. Это афера. Фотографии в брошюре, которую он получил, поддельные. Это подставная компания, созданная украинской компанией, которая возьмет деньги и свернется. Если вы хотите более выгодную сделку, купите Formaflex в Остине. Небольшой пилотный эксперимент. Пока о нем никто не знает — ограниченная лицензия на торговлю с технологией дубликаторов из Туриена. Это будет очень круто". Альтер-Хант подмигнул, затем снова отвернулся. "Хорошо? Мы готовы? Могу я отправить..."

Связь оборвалась, когда на высоте двадцати двух тысяч миль над поверхностью Земли объект, появившийся из ниоткуда, растворился в дымке, которая рассеялась и исчезла, не оставив после себя ничего.

Хант подождал пятнадцать минут, но больше ничего не произошло.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Еще до первого контакта с ганимианцами, когда Шапирон с древней Минервы вернулся из своего странного изгнания из обычного пространства-времени, большинство физиков Земли пришли к мнению, что объяснение квантовой странности известно как Многомировая интерпретация, или ММИ. Ее утверждения были настолько странными и противоречащими здравому смыслу, что многие утверждали, что это не могло быть постигнуто невооруженным человеческим воображением или невольным самообманом. Следовательно, это должно было быть правдой. Открытие того, что раса продвинутых, путешествующих по звездам инопланетян пришла к такому же выводу, казалось таким сильным подтверждением, какого только можно было желать, и в значительной степени победило последних сомневающихся.

«Квантовые парадоксы», которыми так увлекались учебники и популярные писатели прошлых лет, возникали, когда система квантовых сущностей, таких как фотоны или электроны, существовавшая в каком-то определенном состоянии, менялась в какое-то другое состояние, когда был возможен ряд новых состояний. Примерами могут служить энергетически возбужденный атом, который мог вернуться в свое минимально-энергетическое «основное» состояние через любую из нескольких альтернативных последовательностей промежуточных энергетических уровней, или фотон, ударяющийся о полупосеребренное зеркало, что давало ему пятьдесят на пятьдесят шанс быть отраженным или переданным. Как Природа «выбрала» из различных возможностей ту, которая действительно имела место?

На первый взгляд ситуация ничем не отличалась от ситуации, скажем, с игральной костью, которая из состояния качения могла принять любое из шести дискретных конечных состояний, каждое из которых показывало разное число. Механика движущихся объектов была хорошо понята, и только невозможность точно указать форму, массу и движение игральной кости мешала надежно предсказывать результат каждый раз. Другими словами, не было никакой тайны. Результат был определен, но несовершенное знание делало его непредсказуемым. Однако это был всего лишь другой способ сказать, что ситуации изначально не были одинаковыми. На квантовом уровне это было не так. Исследуемые системы были идентичны во всех отношениях, которые можно было установить. Почему же тогда они должны вести себя по-разному?

Квантовые объекты действовали так, как будто они были всем сразу, пока они не взаимодействовали со своим окружением, но в тот момент, когда они сталкивались с другой сущностью, способной их зафиксировать, например, детектором в измерительном приборе, предназначенном для того, чтобы что-то о них узнать, они внезапно принимали одно из доступного набора возможных состояний. Неудивительно, что такая странность не нашла себе места среди существ, привыкших к миру, в котором вещи знали, что они есть, и продолжали быть таковыми, пока на них никто не смотрел. Научные дебаты о ошеломляющем накоплении квантовых парадоксов бушевали в течение первых двух десятилетий двадцатого века, начавшись, по иронии судьбы, сразу после серии уверенных заверений в том, что все материальное известно, а наука фактически является закрытой книгой. Но от того, на что, казалось, указывали результаты бесчисленных экспериментов, никуда не деться. Задача состояла в том, чтобы объяснить их таким образом, чтобы описать то, что «на самом деле» происходит.

Некоторые вообще отказались ввязываться в этот вопрос и вместо этого рассматривали науку как просто прагматичный процесс генерации чисел для сравнения с экспериментальными результатами, за пределами которого ничего больше сказать нельзя. Долгое время преобладающим мнением было то, что на самом деле ничего не существует в каком-либо объективном смысле, пока акт наблюдения не заставил его принять один из возможных наборов атрибутов («состояний») случайным образом. То, что именно представляет собой «наблюдение», было еще одним источником разногласий, мнения охватывали диапазон шагов от любого взаимодействия с другим квантовым объектом до окончательной регистрации впечатления в человеческом сознании. Другие избегали тревожно мистических последствий такого подхода, утверждая, что якобы идентичные объекты на самом деле не были идентичны, а отличались некоторыми тонкими способами, которые ускользали от обнаружения в настоящее время. Однако проблема заключалась в том, что для этого требовалось, чтобы все во вселенной было способно столь же тонко и мгновенно влиять на все остальное, и эту идею многие считали столь же мистической, как и все остальное, о чем говорилось, если не более.

К концу двадцатого века научный мир смирился с тем, что любой ответ, на котором они остановятся, в любом случае будет странным по обычным стандартам, поэтому они могли бы также привыкнуть отбрасывать все предубеждения и сосредоточиться исключительно на том, что факты, казалось бы, пытались сказать. И то, что говорили факты, когда формализм принимался за чистую монету, без навязывания произвольного «коллапса» волновой функции, о котором математика ничего не говорила, было то, что мир продемонстрировал доказательства того, что он был всем одновременно, потому что он был всем одновременно; причина, по которой он не казался таким, заключалась в том, что повседневное сознание воспринимает