Александр Зорич - Без пощады
— Нет.
— То-то и оно. Так, а теперь обещанные забубоны: «Знаю, управителей шесть, управителей управителей пять. Знаю, Свет огражден, дурное не пройдет, злое не пройдет. Знаю, Свет родил Сыновей. Знаю, я Сын Света. Жду освобождения в жилище Света. Придет пятый управитель, прольется ртуть, случится освобождение. Свет покинет жилище, сожжет Тьму, освобождение станет везде». Извини, не очень по-русски… Ну, скажем, «освобождение случится повсеместно»… Черт, тоже как-то криво звучит…
— Но общая мысль ясна. Это все?
— Все.
— А на обороте?
— На обороте не фарси. Другой язык.
— Арамейский?
— Может, и армянский, откуда я знаю! Нам за него надбавок не обещали.
Я не стал просвещать Меркулова насчет того, что армянский и арамейский это, мягко говоря, не одно и то же. Вместо этого я поинтересовался:
— Вы православный символ веры помните, товарищ капитан-лейтенант?
— Спросил! «Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого…»
— Так вот, то, что вы прочли, больше всего смахивает на своеобразный символ веры. Только, конечно, не христианский, а манихейский. Особенно если везде вместо «знаю» написать «верую».
— Похоже, ты прав… А что ты насчет «управителей» думаешь?
— Ничего особенного. Это может быть что угодно и кто угодно. Какие-нибудь их, манихейские, ангелы, демоны, духи, я не знаю… Но, если честно, я не думаю, что это сильно важно. Вот если бы вы нашли рецепт, как намеренно вызвать пробой или нагнать Муть, — другое дело.
— Что да, то да, — вздохнул Меркулов. — Но амулет все равно мировой, согласись! Настоящий антиквариат!
— Слов нет. Завидую!
Эх, лейтенант Пушкин, лейтенант Пушкин… Все бы вам Муть нагонять… А вам, капитан-лейтенант Меркулов, только антикварные амулеты подавай… Своего православного креста мало…
Глава 8
Первая любовь
2621 г.
Кенигсберг, Российская Директория
Планета Земля, Солнечная система
— Татьяна! Ну не будь же такой скрытной! — настаивала Тамила. — В конце концов, это нечестно! Я тебе все рассказываю как есть. А ты мне — ничего!
— Ладно, — сдалась Таня. — Скажи мне, что ты хочешь знать?
— Вы с Мирославом, ну… это…
— Что «это»?
— Уже… ну… были близки?
— Ах ты вот о чем?! — Таня, как бы невзначай отворачивалась, чтобы Тамила не заметила, что вогнала ее в мак.
— Об этом всегда интересно, — простодушно объясняла Тамила и устраивалась на Таниной кровати поудобней, подтягивая к животу свои сильные крепкие ноги.
— Еще нет. Видишь ли, Мирослав говорит, что наши отношения ему очень дороги и что он…
— Что он?..
— …он не хочет их форсировать.
— Понятно, — уныло вздыхала Тамила. — Но полгода — это не очень-то… Ну, я хочу сказать, что за полгода оно как-то само… И не надо ничего форсировать.
— Это ты так считаешь. А мы с Мирославом — нет, — горделиво отвечала Таня. — У нас все по-особенному.
— Ню-ню… Особенные вы наши…
Поначалу Таню действительно не беспокоил тот факт, что поцелуи на матрасе в центре студии ни к чему в общем-то не приводят. Это казалось ей органичным. Ведь не каждая же тропинка должна приводить к замку доброго волшебника Звезденция. Но почти через год знакомства с Воздвиженским она начала волноваться.
Новый год Таня встретила с друзьями Мирослава, поэтами и «халтурщиками», в Доме литераторов.
Многие пришли на вечер со своими женами, иные — с детьми, притом довольно взрослыми. В обществе этих спокойных, умудренных опытом, освоившихся в жизни женщин и мужчин Таня чувствовала себя неуютно.
«Шли бы вы лучше за стол, девочки-припевочки. А мы тут со взрослыми дядями пока поговорим о всяком непонятном», — сказал поэт Гоцев, адресуясь к Леле и Юле — своим дочкам-школьницам, а заодно, так получилось, и к Тане, которой пришлось втянуться в разговор с прилипчивой Юлей о поступлении в КбГУ.
В общем, именно на Новый год Таня очень остро почувствовала, что засиделась в девочках-припевочках…
К утру такси отвезло Таню и Мирослава, припорошенных праздничным конфетти, в студию на Льва Толстого.
Мирослав был в приподнятом настроении, он острил, прижимал румяную девушку к себе, играл ее завитыми в дорогом парикмахерском салоне локонами и подмигивал ей, как казалось Тане, со значением. Но когда они вошли в квартиру и тяжелая дверь, обитая рыжим дерматином, за ними захлопнулась, всю игривую живость Мирослава словно ветром сдуло.
Он забрался под пуховое одеяло и, даже не дождавшись, пока Таня возвратится из ванной в голубом комбидресе с дивно расшитым серебром лифом, захрапел.
Мирослав лежал, широко раскинув руки. Он походил на антарктического тюленя.
Уткнувшись носом в подушку, облеченную в несвежую наволочку, Таня проплакала всю ночь.
Как же это получается, товарищи? Любовь есть, а страсти нет?
Разве такое бывает?
Когда Таня возвратилась в общежитие, новенький видеофон (новогодний подарок родителей) уже надрывался вовсю.
— Ну как, свершилось? — доискивалась загорелая, стройная Тамила. Новый год она встретила в бунгало-люкс, спрятанном в гуще майянских джунглей Канкуна, в обществе своего нового бога, артиста московского балета на льду и звезды всероссийского масштаба Аслама Каримбекова.
— Свершилось, — с вымученной улыбкой соврала Таня.
— Тогда поздравляю! — Тамила глупо улыбнулась. — То-то я смотрю, мордуленция у тебя бледненькая.
Когда сеанс связи окончился, Таня с головой залезла под старенький клетчатый плед и зарыдала.
Она никогда не думала, что когда-нибудь в жизни ей придется врать самой близкой подруге на такую деликатную тему.
Впрочем, через три месяца Таня не выдержала и призналась Тамиле в своей лжи. Носить в себе правду о взаимоотношениях с Мирославом у нее больше не было сил.
— Послушай, а может, он просто голубой?
— Нет, это отпадает.
— С чего ты взяла?
— Знаешь, нам на курсе психологии говорили, что, согласно данным статистики, индивиды, склонные скрывать свои гомосексуальные наклонности, слово «гомосексуализм» произносят в четыре раза чаще, чем все остальные. Данные такие… А от Мирослава я вообще никогда этого слова не слышала! Ни разу!
— Ты меня не убедила. Мало ли — произносит, не произносит.
— Или вот когда ты нам контрамарочку давала на концерт. Там в первом отделении был мужской балет «Каприз». А во втором — «Шопениана». Так он все первое отделение сидел и ныл, как маленький. Когда, мол, эти ломаки в трико прекратят тут анальные страдания свои… Хочу, говорил, нормальных балерин. В пачках! И пафос чтобы здоровый был!
— Гм… — Тамила подперла щеку рукой и с задумчивым видом уставилась в потолок — ни дать ни взять Шерлок Холмс в сердце Гримпенской трясины.
— Нет, я чувствую, что он нормальный, — как можно убедительней, сказала Таня. — Это у тебя пунктик на голубых. После Анатоля…
— Может, ты и права, что пунктик… — легко согласилась Тамила (впрочем, она все делала легко). — Тогда, может, он просто импотент, а?
— Тоже нет… Понимаешь, когда мы целуемся… — Таня замялась и спрятала глаза. — В общем, это вряд ли…
— Ага, — с видом знатока кивнула Тамила и резюмировала: — В таком случае, дорогая моя Жизель, у меня только одна жизненная версия. У твоего Воздвиженского есть другая женщина.
Тамила, как всегда, оказалась права.
Первыми Тане на глаза попались жирно смазанные алой помадой окурки в пепельницах — и как она их раньше не замечала? Затем пришел черед самообнаружиться остаткам халвы в холодильнике и гостевым женским тапочкам, начавшим регулярно попадаться под ноги в темной прихожей (в то время как Таня всегда ставила их на полку для обуви, прежде чем отправиться домой). Все эти приметы красноречиво свидетельствовали: Таня — не единственная женщина, регулярно навещающая «берлогу».
Соперницей Тани оказалась музыкальный критик Аполлинария Живокоренцева.
Чтобы выяснить это доподлинно, Тане пришлось пойти на маленькую низость. Впрочем, объятые ревностью девушки в таких категориях обычно не мыслят.
Однажды, пока Воздвиженский мыл свое тучное тело под душем, она просмотрела список последних номеров его домашнего аппарата. Оказалось, что Живокоренцевой он звонит в среднем по разу в день. То есть в четыре раза чаще, чем ей.
Что ж, Таня немного знала «Полиньку». И этого было достаточно для того, чтобы прийти в ужас от вкусов Воздвиженского.
Ровесница Мирослава, Аполлинария Живокоренцева была замужем и проживала под Балтийском вместе со своими четырьмя детьми обоего пола: двумя мальчиками от первого брака, двумя девочками — от второго.
Аполлинария владела огромным особняком с клематисами на чугунной ограде, фонтаном на заднем дворе и прочими признаками несреднего достатка. Она даже приглашала туда Таню и Воздвиженского — на первомайские шашлыки. Но Таню некстати сморил коварный грипп, она температурила, ее тошнило. Неудивительно, что из той поездки она не запомнила почти ничего.
