Пустой человек - Юрий Мори
Фигня, конечно.
Старшому на сроки плевать, зона роднее дома. Недавно опять вышел, живет у какой-то бабы, к отцу раз зашел денег стрельнуть, поругались.
– Андрюха, посмотри на старшого! – Это он мне говорит, батя. – Жизнь коту под хвост, а смысл? Здоровья до черта, мог бы и работать… Рецидивист, обоссышься.
– А ему такая жизнь зачем?
– Ну… Устраивает, видно. Я ему не авторитет, чего лезть? Но и денег не дам. Лишних нет, нам бы хватило.
– Да это да…
С дядькой интересно, язык у него подвешен после ходок – мама не горюй! Такие телеги закручивает, куда там нашим рэперам. Слова льются как из шланга, причем без мата. Грубовато, но завораживает. И ко мне нормально относится, другой бы ржал. Отец и не знает, что мы общаемся, так бы запретил. Еще и мать привлек бы к воспитательной работе.
Дядька бритый почти налысо, по привычке, только седая поросль на кажущейся маленькой голове – как золой присыпали. И шрам белой полоской, там кожа светится. Скулы кожей обтянуты, взгляд такой… Характерный. Вроде, прямо смотрит, а не в глаза.
В лоб куда-то.
– Андрейка, слышь чего: мне мать сегодня снилась, прикинь? Двадцать лет, как зажмурилась, ни разу, а тут всю ночь над душой стояла. Стоит молчит, жалом водит, только глаза как будто отсвечивают. Ну, знаешь, как блики там на стекляшке какой от лампочки. Жутко, в натуре. Проснулся, весь в поту, чуть Людку не разбудил, пошел на кухню курнуть, а самому страшно.
Я поежился.
– Дядь Кость, так она вроде слепая была? Какие там глаза – веки сжатые же. – Я не все четко выговариваю, но он понимает. Почти как мама.
– Говорю, с глазами была! Сам удивился. И чего–то, видать, хотела от раба Божьего, обшитого кожей, не так просто, а с причиной приходила. Нагнала жути, чуть днище не выбило, короче. Глаза-то черные, типа выпуклые такие, ни зрачков, ни фига. Зомбя, реально.
– Сон же… – протянул я.
Мы с дядькой сидим на лавке в одном из новых скверов. Странное ощущение: вокруг все целое, плитка, кусты, стекла у фонарей не битые, как в Европу заехали. Только старшой выбивается из общей благости: сидит прямо, смотрит туда-сюда, вроде настороже постоянно. Вообще, больше обычного нервный. Постовые дважды подходили, он им справку об освобождении показывал. Они как чуют, что сиделец. По запаху, что ли?
Спрятал он «волчий билет» и продолжил.
– Ну, сон, да… – Дядька ухмыляется. – Сам знаю. Но у нас в отряде был один. Говорил, прислушивайтесь, это Господь с вами, дураками, ночью говорит, проповедует. Запомните, и это… Выводы сделайте, что грешите, раз так оно. Покайтесь и жизнь свою измените, во имя Отца, Сына и Святаго Духа. Я всегда слушал, интересно он излагал. Повесился потом в дровяном сарае.
– Не смог жизнь изменить?
– Типа того… А ты, Андрейка, гляжу, философ? Дело хорошее, жизнь короткая, как у хомяка стручок, а думать постоянно надо! Думать и думать, на чужие ошибки посмотрел – задумался, самому такие не сделать. Хотя… Своих наделаешь, успеется. Чего я тебя лечу? Я в уши ссать не горазд. На–ка, возьми, может, скумекаешь, что к чему.
Дядька порылся в кармане застиранной джинсовки и вытащил два шарика. Они тихо звякнули в его узкой сухой ладони – стеклянные, что ли?
– Что это есть, дядь Кость?
– Шарики, малой. Просто камешки. Но пусть у тебя побудут, держи. Берешь?
Я осторожно взял два увесистых шарика. Нет, не стекло, каменные они. Отполированы до блеска, из кармана, а прохладные. Холодные даже. Черные, как из смолы.
– Да давайте… А чего мне с ними делать? – смотреть на камни почему-то было неприятно, я ссыпал их в рюкзак. – Что это за хрень–то?
– Раз взял – твое. А там хоть выкинь, – дядька вскочил со скамейки и сразу засуетился:
– Давай, короче, не болей! Витьку… Бате своему привет передавай, пусть не костопыжится, башли я и без него найду, есть одна маза. В общем, бывайте здоровы, а я побег, пора мне, по любому.
Он быстро пожал мне руку и почти побежал вдоль аллеи, обгоняя праздную публику. Дело у него… Очередные чемоданы без присмотра, что ли?
От нечего делать достал телефон. Четыре пропущенных, все – отец. С мамой что–то?! Блин, она у нас сердечница, страшно каждый день…
– Да, пап, звонил?
– Андрюха, тут такое дело… Да, звонил. Я сейчас у морга на Рылеева…
– Ни хрена себе! Что случилось, чего ты там забыл?! Только не мать, а, скажи, что не мама!
– Да не, успокойся. Сергеевна на работе. Я старшого опознавать приехал. Вроде, он. Пальцы переломаны, как под поезд совал. Хотя лицо изуродовано, вместо глаз дыры, весь в крови, но наколки его. Новых не знаю, а вот русалка на плече еще с восьмого класса…
– Дядю Костю?! Да я с ним десять минут назад говорил. В центре встретил. Ну, случайно.
– Да брось! Труп второй день тут. И справка в кармане, и зажигалка его любимая, с дельфином. Точно он…
– Ни хрена не понимаю. Я домой сейчас, там расскажешь. – Я скинул батин вызов и сразу набрал дядьку. Абонент вне зоны или старательно прячется. Рука сама собой потянулась в глубь рюкзака и нащупала камни.
Они были пронзительно холодными.
Ладно, это потом. Набрал еще раз. Второй. Третий. Молчит телефон, только робот разговаривает. У него работа такая.
Отец на кухне сидит, с кружкой. Растерянный. Горем не убит: не особо они с дядькой ладили, но чувствую, что из колеи выбит.
– Точно он?
– Точно…
Я, привычно хромая, присел за стол, налил тоже чая. За компанию. Так-то кофейку бы лучше, вкуснее.
– Я его видел сегодня, пап. Разговаривали. Живой он. И справку ментам показывал, они ж мимо таких пройти спокойно не могут.
– И я его сегодня видел, Андрюха. Точняк, он. Лицо, конечно… Но шрам на голове – его, татуировка еще эта. Я уж говорил.
– Чудеса, пап…
Он кивнул, глядя в кружку, словно хотел там найти нечто важное.
– Похороны послезавтра. Матери я звонил, там у нее баба одна на работе сорганизует. А то я и не знаю, за что хвататься. Поминки надо же? Эх, старшой… Жил грешно и помер… не пойми как.
– Пап, но я с ним сегодня…
– Хватит! Я что, родного брата
