Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге
Во время этого своего пребывания в Петербурге Чайковский получил два очень почетных и лестных известия.
Во–первых, Кембриджский университет сделал запрос, согласен ли Чайковский принять звание доктора музыки honoris causa (без защиты диссертации).
И, во–вторых, он получил известие из Парижа о том, что избран членом–корреспондентом Парижской академии изящных искусств.
Много радости доставил Петру Ильичу и успех его секстета «Воспоминание о Флоренции», исполнявшегося Два раза — 24 ноября в квартетном собрании Русского музыкального общества и 25 ноября в Петербургском обществе камерной музыки.
Слава Чайковского растет. Ему приходится позировать скульптору Гинзбургу, принимать интервьюеров.
Он находит время и для своих племянников. «Мы все еще жили в квартире Конради на Фонтанке, — вспоминал один из них, — а Петр Ильич остановился в гостинице «Гранд–отель» на Малой Морской, но большую часть времени проводил у нас или брал нас куда‑нибудь с собой.
Афиша балета «Щелкунчик». 25 октября 1917 г.
Так я в первый раз был в Зоологическом саду. Тут сказался весь Петр Ильич. Он и жалел узников, особенно львов и тигров, и хохотал до слез над играющими медвежатами».
Бывая в Петербурге, Чайковский не забывает хлопотать и о делах своих друзей. 3 декабря 1892 года он пишет С. И. Танееву:
«Милый друг, Сергей Иванович! Я сейчас узнал вещь, которая меня глубоко обрадовала. Я уже несколько раз очень энергически говорил с Всеволожским об «Орестейе» (опере С. И. Танеева. — Л. К.) и всячески старался заинтересовать его, но не знаю, какое имело действие мое старание. Сейчас я был у него и узнал, что он очень, очень, очень заинтересован… он при мне повел в сторону Направника и начал советоваться с ним… Направник, разумеется, отнесся к твоим достоинствам с большим уважением, но, убоявшись, что он будет недостаточно горяч, я подскочил и вновь стал убеждать в крайней необходимости поставить „Орестейю”».
Знаменательно интервью, которое дал в те дни Чайковский для журнала «Петербургская жизнь», № 2.
Автор статьи отмечал во вступлении:
«Мы имели случай беседовать с П. И. Чайковским, и им было высказано так много интересного и ценного для лиц, горячо любящих искусство, что мы считаем весьма уместным изложить печатно, с любезного разрешения П. И., содержание этой беседы. П. И. отличается редкою скромностью и необыкновенно кратко и сдержанно говорит о себе. Всегда спокойный и мягкий, он сильно оживляется, говоря о музыке, и в его словах чувствуется неподдельное увлечение и безграничная преданность дорогому искусству».
Вопросов Петру Ильичу было задано много, и он обстоятельно отвечал на все.
Рецензент спросил:
«Как довольны вы исполнением ваших опер на Мариинской сцене в настоящее время сравнительно с прежним?»
«Общее исполнение, ансамбль так же хорош теперь, как и в прежнее время, и это объясняется очень просто: на дирижерском месте красуется все тот же несравненный Э. Ф. Направник. Что касается сценической обстановки, то смешно даже сравнивать теперешний блеск, роскошь и прекрасный вкус с тогдашней сравнительной бедностью. Режиссерская часть в настоящее время поднялась также очень высоко, и, быть может, ни на одной столичной сцене в Европе не найти такой тщательности, такой полной обдуманности в подробностях, такой жизненности и осмысленности игры в хоровых массах».
В конце беседы Чайковский высказал свои мысли о музыкальном образовании в России. Для того времени они, наверное, звучали как утопия.
«…Нужно устроить, как в столицах, так и во всех губернских и больших уездных городах, школы, которые соответствовали бы гимназиям; задача этих школ — приготовлять молодых людей к поступлению в высшее учебное заведение — Консерваторию. Нужно также, чтобы широко распространилось и упрочилось обязательное обучение хоровому пению во всех низших учебных заведениях нашего отечества. 4
…Мне кажется, что было бы величайшим благом для русского искусства, если бы правительство взяло в свои руки попечение о всех отраслях его; только правительство имеет столько средств, силы и власти, сколько требует это великое дело. Только с учреждением Министерства изящных искусств можно надеяться на быстрый и блестящий рост всех отраслей искусства…»
Мы читаем эти слова в наше советское время, когда искусство и культура так широко доступны народу, и нам кажется —а разве может быть иначе? В то далекое время Петр Ильич был одним из очень немногих людей, стремившихся к этому.
…Наступил декабрь 1892 года. Премьера двух новых произведений Чайковского была уже близка, премьера необычная: в один вечер и новая опера — «Иоланта», и новый балет — «Щелкунчик».
В работе над балетом было особенно много трудностей. Петипа, по просьбе Чайковского, сделал для «Щелкунчика» еще более подробный, чем для «Спящей красавицы», сценарий, которому композитор охотно следовал. Но сам балетмейстер тяжело заболел, и постановку пришлось осуществить второму балетмейстеру — Л. Иванову. Он был, безусловно, талантлив и музыкален, но ему, возможно, трудно было ставить балет, музыка которого написана по чужому сценарию! Так или иначе, новый балет плохо приняла критика… Впрочем, о музыке говорили мало, судили постановку и танцы. Модест Ильич считал виновником неуспеха именно Иванова, который казался ему «лишенным нужной для такой необычайной программы изобретательности и фантазии».
Однако он несомненно ошибался. Лев Иванов был человеком в высшей степени творческим и талантливым. Его лирическое мастерство особенно блещет в «Лебедином озере», второй и четвертый акт которого (самые поэтичные) созданы этим балетмейстером уже после смерти композитора и живут до наших дней.
И на этот раз, как всегда, газеты бранили, а публика принимала новые произведения любимого композитора с восторгом. «…Что происходило на премьере 6 декабря, я даже не берусь описать, — вспоминал Юрий Львович Давыдов. — …Помню, я считал количество вызовов Петра Ильича, но, досчитав до 18–ти, прекратил счет. Подношений в этот вечер Петру Ильичу было множество».
Наталия Ипполитовна Чайковская и Наталия Львовна Давыдова. (Публикуется впервые.)
На этом спектакле была и семнадцатилетняя дочь Ипполита Ильича — Наталия Ипполитовна, впервые приехавшая в Петербург.
Ее воспоминания особенно приятно поместить здесь, так как пишущей эти строки посчастливилось слышать их лично от нее, живущей в нашем городе.
«Правда, дядю Петю, — говорит она, — —приходилось видеть мало. Всегда он куда‑то торопился. Встречаться с ним удавалось главным образом во время обеда у кого-нибудь из родственников: у дяди Николая Ильича, у тети Мали. Он был озабоченный, но ласковый и внимательный, всегда элегантно одет и всегда от него хорошо пахло какими‑то особенными духами. Потом я узнала, что дядя Петя любил сам составлять себе духи из разных сортов».
Спектакль Наталию Ипполитовну поразил, но она свое мнение тогда не высказывала, опасаясь, по молодости, казаться провинциальной. «Овации были, — вспоминает она, — не только шумные, но прямо грандиозные».
После премьеры, состоявшейся 6 декабря, главный режиссер театра Г. П. Кондратьев писал в своем дневнике: «Сегодня состоялось первое представление «Иоланты» Чайковского.
…Вся опера произвела самое выгодное впечатление, и по окончании ее много раз вызывали Чайковского, Направника и всех исполнителей. Чайковскому поднесли две лиры… «Иоланта» имела несомненный успех, успех же «Щелкунчика» был меньше, сравнительно с бывшим успехом «Спящей красавицы». По моему мнению, тому были до некоторой степени две причины: во–первых, отчасти комический, шуточный сюжет балета «Щелкунчик» мало подходил к направлению таланта Чайковского, который, вероятно, при композиции этого балета не чувствовал себя в седле. Во–вторых, болезнь балетмейстера Мариуса Петипа».
В прессе отзывы были в основном плохие. «Щелкунчика» называли годным «разве для балаганных представлений».
Писали, что под эту музыку нельзя танцевать.
«Петербургская газета» называла балет «скучнейшим и нелепым представлением».
Ни один балет не вызывал столько отзывов в печати, столько ожесточенных порицаний.
Бранили и «Иоланту», хотя, в основном, ее признавали более удачной, чем балет.
Наталья Ипполитовна Чайковская–Алексеева. Снимок 1965 г.
Особенно неодобрительно и ядовито написал о ней в своей «Летописи» Римский-Корсаков. «По–моему, все в этой опере неудачно, — от беззастенчивых заимствований, вроде мелодии «Отворите мне темницу» Рубинштейна, до оркестровки, которая на этот раз сделана Чайковским как‑то шиворот–навыворот. Музыка, пригодная для струнных, поручена духовым и наоборот…»
