Рутинная работа - Виктор Новоселов
Я чуть приподнялся на кушетке, чтобы разобрать, о чем собственно там так жарко спорили, как вдруг дверь в помещение, где я лежал, отъехала в сторону. На пороге показался Перес. Он выглядел так, что я резко завалился на спину, и попытался сделать вид, что сплю. Его волосы были взъерошены, лицо было красным, он нервно дергал себя за ворот комбинезона.
Перес естественно заметил, что я уже не сплю, а пытаюсь подслушивать. И этот факт, кажется, привел его в еще более раздраженное состояние. Он гневно раздул ноздри и заорал страшным голосом на всю станцию: «Селиванов! Есть и для тебя дело! Иди, развлекай Алекса, пока мы общаемся!»
Ну, я немного опустил детали его обращения, но Перес использовал столь витиеватые ругательства, что их лучше лишний раз не озвучивать. После этих слов он немного потоптался в дверях, и так и не сказав мне ничего, ринулся назад в помещение за стенкой, и прямо с ходу начал кричать на самого первого и самого громкого спорщика.
Вскоре в дверях появился Селиванов и очень робко зашел ко мне в послеоперационную. Он тут же закрыл за собой дверь, видимо надеясь, что так меня меньше будет беспокоить спор за стеной. А может он так хотел сам оказаться подальше от этого скандала, кто знает. Он немного потоптался у двери, не решаясь подойти и что-либо сказать. Я толком не мог разглядеть его, он стоял в пол-оборота, будто специально повернувшись ко мне левым боком. Я улыбнулся ему и помахал рукой, приглашая подойти поближе. Он еще немного постоял у двери в нерешительности, и наконец, глубоко вздохнул и подошел прямо к моей кушетке.
По мере того как Селиванов подходил ко мне улыбка постепенно сходила с моего лица. В послеоперационной было довольно мягкое освещение, каким его оставил накануне Перес. И я не сразу разглядел все детали, но вид Артема был просто устрашающий. Правая рука Селиванова лежит на перевязи, замотанная уже слегка пропитавшейся кровью антисептической тканью. Но не это столь напугало меня, голова Селиванова была перевязана, повязка охватывала всю верхнюю часть его головы, закрывала правый глаз и также уже достаточно пропиталась кровью. Он молча сел на тот же табурет, на котором сегодня спал Перес и смотрел на меня, будто давая мне время оценить увиденное. Взгляд его никак не мог остановиться на чем-то конкретном. Губы его дрожали, он силился что-то сказать, но видимо просто не в силах был собраться с мыслями.
Только теперь до меня дошло, что хотел сообщить нам Раджич по радио, пока мы шли по дну ущелья.
– Как ты, малыш? – выпалил он на выдохе и тут же расплакался.
Он оперся здоровой рукой на край моей кушетки, положил голову на руку и начал рыдать. Селиванов всегда был мягким человеком. Даже чересчур. Да, он был интеллигентным, умным, но при этом крайне малодушным. Над такими людьми обычно подшучивали в школе из-за их мягкости. Но при этом обижать их ни у кого не возникало желания. Их мягкость граничила с самопожертвованием, поэтому их хотелось наоборот защищать от всех невзгод реального мира. Они могли добиваться любых высот, но как только жизнь давала по носу такому человеку, как он покорно садился в лужу, и мотивации вылезти оттуда уже не находил.
Сейчас Селиванов сидел рядом с моей кушеткой и безутешно плакал. От этого мне самому хотелось в эту же секунду заплакать. Очевидно, мой товарищ по экспедиции и земляк попал в беду. И видимо в весьма серьезную беду. Не знаю о чем и с кем там сейчас спорил Перес, но очевидно там решался вопрос будущего нашего пилота.
Селиванов более или менее успокоился только минут через пять. Я все это время старался не смотреть на него и безуспешно прислушивался к спору за стеной, где люди уже перестали кричать друг на друга, а только ревели как звери. Меня сильно подмывало что-то сказать, но я никак не мог найти нужные слова. Да и что тут говорить, Селиванов ранен, и достаточно серьезно. Очевидно, что его жизни уже ничего не угрожает, однако может сказаться на работе. И что-то тут не так! Не было бы никакого спора, если бы Селиванов просто травмировался на задании, было что-то еще. Что-то из-за чего Перес теперь столь жарко спорил за стенкой.
Прошло довольно много времени. В конце концов, Селиванов дошел до той стадии, когда у организма просто кончились слезы, а сам он мог лишь всхлипывать, стараясь прийти в себя. Наконец, он видимо нащупал какую-то моральную почву под ногами, встал с табурета, доплелся до раковины и неловко умылся одной рукой. Да так и замер, стоя ко мне спиной и медитативно смотря на то, как вода собирается в слив.
– Помнишь, со станции кислород истекал? – вдруг сказал он.
– Да, ты что-то такое говорил. Когда бур скидывали.
– Я решил пристыковаться, проверить. Фрам одобрил осмотр. – Селиванов замолчал, кивнув в сторону стены. Из чего я сделал вывод, что вторым спорщиком за стенкой был начальник нашей экспедиции.
Я не торопил его, видно было, что ему очень тяжело говорить о произошедшем на станции. Я как-то даже забыл, что сам лежу в медблоке и отхожу после операции. И не далее как сутки назад, я чуть не остался без ноги, а может и вовсе едва не погиб. Трагедия Селиванова отчего-то казалась мне куда более глубокой, хотя, по сути, я сам сильно пострадал. Однако почему-то я жалел его куда сильнее, чем себя. Вероятно, это было связано с тем, что Селиванов расклеился, сдался, и я жалел его именно поэтому, синдром медсестры.
– Ладно, – Селиванов, наконец, закрыл кран и с пугающе наигранной улыбкой на опухшем лице вернулся на табурет. – Ты то как?
– Упал, очнулся – гипс. У меня-то все очевидно, да и ребята на базе наверно уже тысячу раз историю друг другу рассказали. Наверно уже даже интересными подробностями обросла эта история и превратилась в сказку. Перес молодец, ногу сохранил. Домой не придётся ехать. А вообще страшно было до жути, лежал там, в пещере прощался со всеми.
– Я бы наверно не пережил такое. Сразу бы сдался. Поэтому в пилоты и пошел. Мне Перес вполне доступно рассказал, что там случилось. Сам-то я уже здесь в медблоке был, когда все произошло. – Артем ненадолго замолкал. – Ты говорят, даже медпомощь сам себе оказывал.
– Ага, до оказывался
