Иэн Бэнкс - Последнее слово техники
— Дервлей…
— По сравнению с ними Культура развивается просто черепашьими темпами!
— Дервлей, о чём ты хотел со мной поговорить?
— А? Поговорить?
Линтер выглядел обескураженным. Мы повернули налево и очутились на Пятой Авеню.
— Да ни о чём таком, в сущности. Я просто подумал, что будет хорошо повидаться с тобой перед тем, как ты улетишь навсегда. Счастливого пути пожелать, что ли. Я надеюсь, что ты не будешь слишком за меня переживать. Ты ведь ничего такого не думаешь, разве нет? Корабль сказал, что ты не хотела меня видеть. Но это ведь неправда. Неправда?
— Неправда.
— Отлично. Отлично. Я и не думал, что…
Его голос оборвался. Мы в полном молчании пошли по непрестанно шумящему, кашляющему, сопящему, визжащему городу.
Мне захотелось бежать отсюда куда глаза глядят, скрыться прочь, улететь с континента, с планеты, перенестись на корабль и покинуть систему. Но в то же время что-то подталкивало меня, внушало, что было бы неплохо идти рядом с ним и дальше, просто гулять, временами останавливаясь передохнуть, просто слоняться вниз-вверх, назад-вперёд, стать обыкновенным винтиком, частью механизма, разработанной, чтобы двигаться, функционировать, несмотря ни на что, продвигаться вперёд и отодвигаться назад, нажимать и выдёргивать, нагреваться и остывать, но, что бы ни происходило, всегда, всегда, всегда, всегда двигаться, спускаться в аптеку или подниматься на лифте к президенту компании, оставаться движущейся мишенью, ехать себе да ехать, прокатиться в то место, о котором ты даже не подумала бы в здравом рассудке, проходить мимо неудачников и опустившихся, калек и нищих, перешагивать через трупы и идти дальше. В каком-то смысле это было даже правильно. Остаться с ним? Почему нет? Просто взять и раствориться в городских пространствах, навсегда исчезнуть из виду, и никогда, никогда, никогда больше ни о чём таком не думать, просто повиноваться распоряжениям, командам, кодексам, делать то, что тебе приказывает это место, шагнуть в бездну и падать вечно, никогда не требуя большего, вертеться, плясать и дёргаться из стороны в сторону, планируя на воздушных течениях, делать то, чего ждёт от тебя этот город, и это как раз то, что доктор прописал…
Линтер замер.
Он смотрел в сторону магазинчика, где продавались религиозные товары, статуэтки, сосудики со святой водой, Библии и толкования к ним, кресты, чётки, кроватки, ясли и всё такое прочее. Витрина была забрана жалюзи.
Он стоял и смотрел, а я наблюдала за ним. Он мотнул головой в сторону окна.
— Вот что мы потеряли, ты понимаешь? То, что потеряли вы. То, что потерял каждый из вас. Чувство страха, ощущение чуда и… и… стыд за грехи. Эти люди знают, что в мире всегда будет что-то непостижимое для них, что-то враждебное, чуждое, но у них есть надежда. Вот она. Перед тобой. Вот всеобъемлющая возможность. Без грехопадения не было бы и надежды. У них есть надежда, а у Культуры что? Статистика? Мы — то есть Культура — слишком всё упорядочили, слишком во всём уверены, слишком бесцеремонны. Мы утратили вкус к жизни. Мы ничего не оставляем на волю случая. Как только ты изымаешь из жизни всё, что может пойти не так, жизнь перестаёт быть жизнью. Разве это не очевидно?
Его измученное лицо с тёмными насупленными бровями выглядело разочарованным.
— Нет, — сказала я.
Он взъерошил волосы одной рукой и отчаянно помотал головой.
— Ну ладно. Пошли поедим? Я очень голоден.
— Ладно. Пошли. Куда?
— Тут есть очень особенное местечко. Вон там.
Мы двинулись в том же направлении, что и прежде, дошли до угла 48-й улицы и пошли вверх по ней. Вокруг носились поднятые холодным ветром обрывки обёрточной бумаги.
— Я только имел в виду, что ты должна иметь возможность ошибиться, в противном случае ты не живёшь по-настоящему… или нет, она у тебя может быть, но это всё равно не то, это всё равно ничего не значит. Ты не можешь взойти на вершину, не свалившись пару раз в ущелье, не можешь зажечь свет, не сотворив теней… не то чтобы добро было невозможно без зла, но хотя бы вероятность зла должна оставаться. Вот чему учит нас Церковь. Вот какой выбор стоит перед Человеком. Он может выбирать добро или зло. Господь не принуждает его быть злым, но и не склоняет его к добру. Выбор остаётся за Человеком точно так же, как он оставался некогда за Адамом. Только уверовав в Господа, можно постичь истинный смысл Свободы Воли.
Он сильно сдавил мне плечо, почти грубо, и мы свернули в узкий проулок между домами. В дальнем его конце светился красно-белый рекламный знак, символ ресторанчика. Я чувствовала вкусный запах.
— Ты должна это понять. Культура слишком много нам даёт. Но, если смотреть в корень вещей, она только отдаляет нас от постижения истинной сути. Она нас лоботомирует. Она отнимает у нас право выбора, потенциал быть подлинно добрыми или… злыми. Немного злыми. Но Бог везде. Он в каждом из нас. И в тебе тоже, о Дизиэт, не отпирайся… И даже в корабле, насколько я могу судить. Господь. Всеведущий и всевидящий, всеприсущий, знающий пути, на которые боятся ступать даже корабли и Разумы; всеведущий и тем не менее допускающий наше существование; бедное человечество, одержимое бесом гордыни — и, как его естественное продолжение, пангалактическое человечество… он даже позволяет нам быть… стать…
В проходе было темно, но я должна была заметить их. Я не слушала Линтера. Пусть себе несёт всякую чушь, расслабленно думала я. Я была расконцентрирована. Но я должна была их заметить. И не заметила, пока не стало слишком поздно.
Они выскользнули из тьмы и ринулись на нас, перевернув при этом мусорную урну. Они грязно ругались и кричали. Линтер в замешательстве оглянулся, отпустил моё плечо. Я стремительно развернулась. Линтер поднял руку и что-то сказал — тихо, очень спокойно, я даже не расслышала, что именно. Неясная фигура бросилась на меня, припав к земле и ощерясь по-звериному. Откуда-то я знала, что у него есть нож.
Всё вдруг сделалось кристально ясным, очевидным, измеримым количественными мерками. Я думаю, мои железы рефлекторно выделили какое-то вещество, прежде чем мозг успел осознать происходящее. Мне показалось, что над проулком вдруг вспыхнул ослепительный свет. Все двигались как-то медленно, необычайно лениво, вдоль строго рассчитанных траекторий, напоминавших лазерные лучи или направляющие в видоискателе, и в направлении движения каждой фигуры ложились чёткие, хорошо различимые тени. Я отступила в сторону, и парень с ножом, влекомый инерцией, проскочил мимо. Я сделала подсечку правой ногой и выкрутила ему запястье, чтобы он выпустил нож. Он споткнулся и упал навзничь. Я схватила нож и отшвырнула его подальше в темноту, потом помчалась Линтеру на выручку.
Ещё двое нападавших свалили его на землю и пинали ногами. Он один раз вскрикнул и не издал больше ни звука, пока я бежала к ним. То ли в проулке на самом деле было так тихо, как мне запомнилось, то ли я просто сконцентрировалась на драке до такой степени, что мозг отсекал всю постороннюю информацию… не знаю. Я схватила одного из них за пятки, напрягшись, подняла в воздух, рванула на себя и что было силы пнула сапогом в лицо. Потом отшвырнула прочь. Впереди был ещё один. Линии, казалось, собирались в пучки на краю моего поля зрения, трепетали и пульсировали; почему-то это навело меня на мысль, сколько времени уйдёт у самого первого, чтобы вернуть себе равновесие и даже, может быть, нож. Я поняла вдруг, что первоначальное решение было неправильным. Человек передо мной сделал выпад. Я ушла с пути кулака и развернулась в его сторону, врезала по голове и мельком оглянулась на предыдущего (тот уже поднялся с земли и, шатаясь, пошёл вперёд). Я тут же повернулась обратно, но было уже поздно. Второй поспешно карабкался на стену проулка, прикрывая рукой лицо. По бледной коже текла тёмная кровь.
Остальные удирали так, что пятки сверкали.
Линтер пытался подняться. Я прижала его к себе. Он тяжело опёрся о меня, дыша надсадно, с хрипом и свистом. Пока мы добрели до маленького ресторанчика, освещённого белыми и красными огнями, он совсем обмяк и едва волочил ноги.
Человек с аккуратно заправленной в карман верхней одежды салфеткой вежливо отворил нам дверь.
На пороге Линтер упал. Только тогда я сообразила, что надо включить терминал, и поняла, что всё это время Линтер слабо дёргал за отворот моего пальто, куда была прицеплена брошь. С кухни доносились аппетитные запахи. Человек с салфеткой подозрительно глянул в один конец проулка, потом в другой. Я попыталась расцепить судорожно сжатые пальцы Линтера.
— Нет, — прошептал он, — нет.
— Дервлей, кончай с этим. Позволь мне вызвать корабль.
— Нет, — он помотал головой. На его бровях висели капельки пота. На губах запеклась кровь. По плащу расползалось большое тёмное пятно. — Оставь меня.
