Леопард с вершины Килиманджаро - Ольга Николаевна Ларионова
– Что? – быстро спросил Рычин.
– Нет, ничего. – Он посмотрел на толпу серебряноликих существ, которые несколько минут тому назад казались ему чем-то возвышеннее и прекраснее людей. – Могу ли я немного побыть с этим штурманом?
– О да, разумеется, воля высоких гостей…
Нолан толкнул дверь плечом и вошел в комнату. Человек, лежавший на янтарной сетке, не поднял головы. Нолан поймал себя на мысли, что с той минуты, как он услышал крик, он не думал о нем как об аборигене. Это был человек, и точно так же, как земные люди, он думал, что страдает неслышимо для других…
В узкой комнатке присесть было некуда, и пока дверь, закрывшаяся за командиром «Молинеля», медленно теряла свою прозрачность, было видно, что он все еще стоит у изголовья пустошанина, неловко и беспомощно опустив руки. В коридоре стало темно, если не считать слабого молочного мерцания, исходящего от лиц и обнаженных рук пустошан.
– Пойдем пирог доедать, что ли, – досадливо проговорил Рычин, стряхивая с ноги жужелицу и направляясь к выходу.
Сзади было тихо. Голос, изболевшийся и отчаявшийся, умолк. Не было слышно и Нолана. Хотя – разве его когда-нибудь было слышно?..
А пиршественный стол, ощетинившийся многоцветьем хрустальных искр, уже благоухал и томился под тяжестью восьмой перемены блюд. Всполошенный было сонм пустошан рассыпался по своим местам. Сел и Рычин. Шлем он стащил с головы еще там, у двери, но теперь он не положил его на стол, а зажал между животом и негнущейся, словно створка раковины, скатертью.
– Ни черта не вижу, – донесся из шлема ворчливый голос Гедике. – Кисель какой-то жемчужный… Или они поставили экран? Да обеспечишь ты мне обзор наконец?
– Обойдешься, – сказал Рычин. – И задавай меньше вопросов – поговорим обо всем на корабле.
«Хорошо еще, что я ничего не сказал ему о „Бинтуронге“, – думал Рычин. – Малый сухогруз „Бинтуронг“, четыре пилота и пассажирка. Курт не удержался бы, обязательно что-нибудь ляпнул по общему фону связи. А так он ни о чем не догадывается…»
Из шлема донесся сухой щелчок.
– Ты отключился? – спросил Курт.
– Нет, это отсоединился Нолан. Он там с этим…
Он тоже чуть было не сказал – «человеком».
Наступило долгое молчание.
– Послушай, Михайла, – снова не выдержал Курт. – Я вот все думаю: ну, с пустошан спрашивать нечего – они, видно, от природы такие…
Рычин быстро глянул перед собой – жужелица флегматично чистила лапки, не переводила.
– Но мы с тобой, – продолжал второй пилот, – как мы-то с тобой могли такое – столько дней не слышать собственного командира?..
Сотворение миров
Молодежь – Маколей, Поггенполь, Спорышев и Хори Хэ – стала в кружок, положив руки друг другу на плечи и выжидающе глядя себе под ноги. Анохин стоял поодаль, в углу квадрата, и тоже глядел под ноги. Инглинг, командир отряда, вышагивал вокруг центральной группы и глядел под ноги просто из солидарности – он ничего не чувствовал. С фантазиями молодежь, вот и все.
– Ну так что? – спросил он.
– Я туп и невосприимчив, – сказал Маколей. – Мне просто чертовски хорошо.
– Впечатление такое, словно вдоль тела скользят какие-то прохладные струйки… – Поггенполь блаженно поежился. – Аэродинамический душ. Восходящий.
– Это запах без запаха, – подхватил Хори Хэ. – Он наполняет душу ароматом ожидания…
– Это, конечно, очень близко, – как всегда смущаясь, проговорил Веня Спорышев, – но все это – эффекты вторичные. А в основе – мощнейшее излучение, какое – сказать не могу, земных, да и каких-либо инопланетных аналогий я просто не знаю… Кроме того, у меня такое ощущение… Кирилл Павлович, идите к нам!
Анохин удивленно вскинул седеющую бороду и послушно, как автомат, двинулся на зов. Он и Гейр Инглинг считались стариками.
Спорышев и Хори Хэ расцепили руки и дали ему место.
– Сильнее стало – чувствуете? – негромко проговорил Веня.
– Командир, давайте и вы сюда! – крикнул Маколей.
Гейр поднырнул под их руки и очутился в центре круга. В воздухе разлился аромат цветущей вишни.
– Ух ты! – сказал Гейр. – Кто там считает, что этот запах – без запаха? Плита благоухает, как сад японских императоров!
– Может, станцуем сиртаки? Условия созданы… – Маколей разошелся от радости, что планетку назвали его именем. Земля Маколея. Как мак, алея. Маковая Аллея.
– Плита здесь ни при чем, – сказал Веня Спорышев, опуская руки. – Здесь излучает каждый камешек, каждая трещинка. На этом месте просто фонтан, но он глубже, под плитой. Может, те для того ее и притащили, чтобы место отметить?
– М-да, – покачал головой командир, – хотел бы я знать, кто они, вышеупомянутые «те», и сколько веков назад они притащили сюда эту плиту. Зачем – это уже не так важно.
Все промолчали, потому что, естественно, не меньше командира хотели бы узнать, кто и когда здесь побывал, да и было ли это посещение? Скорее – было… так притягательно все в этом едва сформировавшемся мирке, пребывающем где-то на заре кембрийской эры. Заря здесь была незабываемой – практически она продолжалась с восхода солнца и до заката. Розовое светило окрашивало белые скалы над морем в пастельные тона, а соцветия лилий разве что в полдень обретали свою снежно-белую окраску.
– Блажен, кто на землю ступил порою вешнего цветенья… – задумчиво процитировал Хори Хэ то ли себя, то ли кого-то из классиков. – Маленькая неувязка только в том, что здесь сейчас не весна. Я прикинул: самый конец лета. Правда, мы сели в субэкваториальной зоне, и наш корабельный компьютер дал среднегодовые колебания температуры в пределах двенадцати–пятнадцати градусов, но все равно поведение здешней флоры представляется мне нехарактерным…
…Путь обратно в лагерь был не такой простой штукой, как могло бы показаться на первый взгляд, во всяком случае, ни у кого не появилось желания продолжить разговор по дороге. Камни, причудливо наваленные на этом крутом шестисотметровом склоне, за две ночи поросли накипью лиловато-розового лишайника; идти по этой пенистой массе, состоящей из миллиардов крошечных нитей и зернышек, было сущей мукой.
На середине склона миновали еще две плиты нездешнего происхождения – лишайник упорно обтекал их стороной. И обе плиты расколоты… Маколей только хмыкнул – ведь их не брал ни геологический молоток, ни лазерный резак. Хори, самый легкий и подвижный, обогнал всех и уже хлопотал в лиловой тени, отбрасываемой «Харфагром», накрывая на стол. Наконец и все остальные попрыгали с последнего уступа на ровную площадку, облюбованную под лагерь, и, стаскивая комбинезоны, сгрудились у ручья. Струя падала с высоты человеческого роста и образовывала естественный душ. Вода была тепла и пузырчата, как нарзан, и на дне лунки, которую она продолбила за долгие годы своего монотонного падения, лениво шевелила
