Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)

— А кто еще приходил?

— А кого бы ты хотел видеть?

— Что у тебя за привычка меня провоцировать? — взвился я.

— Никто больше не приходил, кому ты нужен…

Я вздохнул, подумал о рыжей и промолчал.

Сам не заметил, как уснул.

Новое пробуждение было совершенно другим, словно после приятного послеобеденного сна, когда вялость еще не отступила, но эта вялость приятная, мягкая, напоминающая об отдыхе.

Я зевнул, повернул голову, ластясь к удобной подушке, потянулся…

Вспомнил все. Если тебя заштопали, это еще не означает, что все прошло. Бок наградил меня укоризненной ноющей болью, глаза заслезились.

Я прищурился.

В палате царил полумрак, я лежал на высокой кровати с удобными опорными дугами, все левое плечо, оголенное до шеи, было покрыто какими-то датчиками. Дальше — стойка с аппаратурой, которая даже близко не напоминает мне все то, что я видел на Земле. У стены высокая большая тумба с красивой метровой вазой, в которой распускаются белые огромные цветы. Я видел их раньше на кустах в саду Сатринга, на удаленной планете Парлак 15, но тогда не мог оценить всей их красоты. Сейчас соцветия размером с голову ребенка, срезанные с ветвистых кустов, раскрывались одно за другим, наполняя комнату тем самым запахом, который я принял сначала за отдушку шампуня или одеколон.

На тумбе у самой вазы, свесив белые лапы вниз, возлежал титрин.

— Няу? — спросил он вежливо, и это должно было означать заботу о моем самочувствии.

— Доброго времени суток, титрин, — согласился я. — Зрение вернулось, теперь могу любоваться этими редкими цветами. Когда-то я прочитал все о том, как их растить и ухаживать. Это было очень скучно.

Титрин едва заметно дернул хвостом.

— Хорошо, что ты пошел на поправку. Решил побыть с тобой, пока Покровский отдохнет. Он относится к тебе неверно.

— Почему? — полюбопытствовал я, прислушиваясь к собственному организму. Если верить Стасу, я три дня провалялся без памяти, это если считать, что после проспал совсем мало. И при этом я не хотел есть, только пить.

— Покровский никак не может решить, кто он такой. Он твой родственник, твой друг, твой врач. Если он твой врач, он не должен относиться к тебе с такой привязанностью.

— Почему?

— Потому что когда на кону стоит жизнь, родственников к больному не допускают. Это закон вселенской медицинской практики. Испытывая чувства, врач может совершить ошибку, которая будет стоить пациенту жизни. Он может не пойти на крайние меры, когда другого выхода не останется, и погубить тебя. Врач к пациенту должен быть равнодушен.

— Вот с такой философией врачи становятся самыми циничными и неприятными персонами Вселенной, — проворчал я. — Как видишь, то, что Стас относится ко мне будто к собственному сыну, меня пока не убило.

— Это везение, Антон…

— Мне вот интересно, я звал тебя там, на корабле перед погружением… последним погружением. Но ты не отозвался. Уходил?

Я спросил без насмешки или упрека. И так ведь все было ясно.

— Да, — титрин помедлил. — Считай, струсил. Я ведь тогда на Эвересте был с вами, не знал, на что пойду, и чуть не поплатился за это. Было ужасно, не знаю, как ты сам смог перешагнуть ту черту и снова погрузиться так глубоко. Вы, люди, безрассудны и глупы, ставите какие-то идеалы много выше инстинктов самосохранения, от того вами так и интересуются во Вселенной. А я предпочел слинять, не хотелось повторить подобное снова, ведь всем было понятно, что из третьего уровня можно и не выбраться. Недаром так велика была цена победы — целая галактическая жилая платформа. Да многие миры целиком на такой платформе выживают. Так что я предпочел убраться восвояси, оставил только аппаратуру, но на ней видны одни помехи. Не удивлюсь, если организаторы получили такой же бракованный материал. Ты мне расскажешь, что там было?

Он глядел жадно, едва заметно шевеля усами.

Я повернулся, посмотрел на небольшой столик у противоположной стены, прикинул свои силы, чтобы добраться туда и налить из сосуда воды, которая там наверняка была, но кот, предугадав мои желания, спрыгнул на пол.

Я еще подумал о том, что это будет забавно выглядеть: кот, несущий в передних лапах стакан с водой, а потом мысли закончились.

Титрин, оказавшийся у стола, внезапно вытянулся, шерсть осыпалась, испарилась, не долетев до пола. Его тело изогнулось подобно неверному ростку вьюна, стало полупрозрачным, слабо мерцающим изнутри. Вытянулись побеги, а сверху вместо головы распустились похожие на листья отростки. Своими светящимися прозрачными побегами титрин подхватил графин, приподнял его, и вода потекла из сосуда, наполняя стакан. Когда инопланетянин отпустил графин, его рукоять слабо светилась.

Зрелище было потрясающим. Я впервые видел столь необычное негуманоидное создание, но против описания ученых, не испытывал отвращения. Считается, что человек должен ощущать ужас или отторжение при виде чужого вместилища жизни, но слабо колышущееся в воздухе светящееся существо заставляло меня задержать дыхание, будто я любовался сейчас северным сиянием. Оно и вправду было необычайно красиво, проплыло мимо, подавая похожими на листья отростками мне в руку стакан. Я с трудом подавил в себе желание прикоснуться к этому сверкающему нечто, боясь навредить или оскорбить. Взял стакан, сделал глоток, но титрин не отходил, по-прежнему тянул ко мне свои наполненные светом нити.

Если бы не хотел, отступил бы, — подумал я и прикоснулся к нему. Моя рука словно погрузилась в прохладную, мерцающую воду; я видел, как по телу инопланетянина от моего прикосновения пошла рябь, как под пальцами родились тысячи пузырьков, защекотавшие кожу. Они разбежались по внутренностям титрина, и я, испугавшись, что сделал что-то не так, быстро убрал пальцы. Они слабо светились, с них упала капля света, притянулась к телу инопланетянина, после чего он отплыл в сторону, снова показывая мне процесс преображения. Словно в невидимую форму вдруг стали заливать жидкость, на тумбе у цветущих Лион проступили лапы, потом грудь, хвост, голова с маленькими ушками. Последними притухли кошачьи глаза, они еще некоторое время светились тем светом, объяснения или описания которому у меня не было, потом померкли. Теперь кот был серым, а не белым, как в начале.

— Спасибо, — помолчав, выдавил я. Это была благодарность не только за поданную воду, которую после прикосновения к титрину мне и пить то расхотелось, но больше за то, что он показал мне свое маленькое чудо. Инопланетный журналист понял все правильно, кивнул. Иногда меня поражала его способность разбирать оттенки смыслов, выражаемых мною не очень умело.

— Это одно из твоих обличий?

— Нет, это мое настоящее обличие. Когда мне надоедает быть котом, или куском стены или ночной вазой, я становлюсь таким…

Губы кота растянулись в странной пародии на улыбку.

— А быть ночной вазой, наверное, занятие любопытное, хотя результат предсказуем, — я ответил на его шутку, она нам обоим понравилась

— Я не пытался тебя удивить, — сказал Титрин. — Я хотел проверить. Когда-то ККЧП внедрил в твой разум огромный объем информации, но даже он не мог заставить тебя знать все.

— Ну, я же не ходячая галактическая энциклопедия, в конце концов! Никогда не видел ничего подобного, поверь. Я знаю многое о расах, космических кораблях и галактиках, иногда мое тело вспоминает вбитые в него рефлексы, но это — лишь капля в море, необходимая, чтобы красиво отыграть Вселенскую Пьесу.

— Не думай, что ты марионетка, Доров, — возразил титрин. — В твоей голове скрыты сокровища, но даже ваш высокоразвитый мозг не способен черпать знания из запасенных резервов постоянно, а раскрыть их все разом — значит уничтожить тебя. Вот почему что-то ты знаешь, что-то тебе кажется знакомым, а что-то вспоминается внезапно.

— Интересная теория, но мне сейчас не поможет. Я немного устал.

— Ты обещал рассказать, что произошло на третьем подуровне, — напомнил журналист.

— Я расскажу, но чуть позже. И только тебе, обещаю.

Кот покивал, потом внезапно сказал:

— Сегодня в больнице Кортни, ей разглаживают последние последствия повреждений лица. Я встретил ее в коридоре совсем недавно.

Я даже привстал, забыв о боли в боку:

— Котик, мне надо с ней поговорить, поможешь?

— Помогу, — согласился титрин, — знал, что для тебя это будет важно. Сейчас отлучусь и вернусь…

Я сидел на кровати как на иголках, крутил стакан, делал глоток, но не чувствуя вкуса воды, снова опускал его на край простыни. Когда титрин мягко скользнул внутрь палаты, чуть не выкрикнул вопрос.

— Сейчас придет, — опередив меня на долю секунды, сказал кот. — С нею уже заканчивают медики. Я, наверное, не буду вас стеснять…