Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ)
- Обливается!
- Обливается!
Сердик был весьма доволен, кивок неожиданно совпал с общим настроениями. Кажется, он начинал разбираться.
- Огромная ответственность – раз и навсегда, положить конец распрям!
- Конец!
- Конец!
И снова Сердик угадал с кивком.
Ему начинало нравиться.
- Мы изберем главу, человека, на которого будет возложена непосильная ноша. Да, да, я не оговорился – непосильная ноша. Решать споры, сглаживать разногласия, в полном смысле, не жалея себя, служить обществу, делу Учителя!
Кивая, Сердик чувствовал себя частью чего-то рождающегося, чего-то большего.
- Это большое доверие, но и огромная ответственность. Ответственность брать на себя решения. Решения, возможно, непопулярные; решения, которые могут встречать некоторый отпор, но – решения которые будут обязательны и необсуждаемы для всех членов общины!
- Пастырь!
- Пастырь!
- Мы назовем его Пастырь, как Учитель был духовным пастырем для нас.
- На мой взгляд, и взгляд моих коллег – это единственный выход, способ разрядить накаляющуюся обстановку. Однако к выбору необходимо отнестись со всей тщательностью, сознавая важность и самое главное – ответственность такого решения. Избираемый должен быть индивидуумов высоких моральных качеств, с опытом руководства, стоять на позициях…
- Сонароллу в Пастыри!
Крикнул кто-то с галерки.
- Александра! – поддержали с другого конца комнаты.
Как эпидемия охватывает сектора – в прошлом месяце на каюты химиков напала дизентерия – имя главы цеха текстильщиков разнеслось по каюте.
Вскоре почти все, разве за исключением Мотренко, которая возможно видела на этом месте кого-то иного, скандировали:
- Со-на-рол-ла!
- Со-на-рол-ла!
- Па-стырь!
- Па-стырь!
Сердик кричал, вместе со всеми и был весьма доволен этим.
- Братья, друзья, не ожидал, спасибо, - Александр промокнул рукавом блестящие глаза.
- Голосуем!
Сердику показалось, кричал тот же голос, что предложил текстильщика в Пастыри.
Когда поднялся лес рук, он спешно вытянул свою, мало что понимая, но весьма довольный, что и на этот раз со всеми.
***
Уважаемый Высокий Трибунал, в восьмой раз довожу до вашего сведения о ереси моего соседа – пластмасника Рустама Кекуле. На все предыдущие письма не получено ответа, и мой сосед по прежнему не арестован. Мало того, он продолжает ходить по ночам. А недавно, когда все спали, у него в комнате слышались голоса. Я более двух часов простоял ухом к стене, раскрывая заговор. А ведь у меня радикулит и утром на работу. То, что это – заговор, я убедился из того, что не расслышал ни одного слова. Честные люди говорили бы громко, так, чтобы соседи не мучались и все слышали.
С уважением Леопольд Нульсен – преданный, верный сын Матери Церкви и Высокого Трибунала.
- Ступай, мальчик, неси влагу истины страждущим, утоляй жажду нуждающихся.
- Благодарю, Учитель.
- Не взращивай греховное и не осуждай заблудших. Мир в тебе самом важнее учения.
- Понимаю, Учитель.
- Ступай, сын мой.
- Иду, Учитель.
И пошел.
Они приходят, он учит. Уходят. Приходят снова. Приходят новые.
Этого назвал – мальчик, хотя сам немногим старше его.
Еще – сын мой. Дети. Для него – дети. Молодые и старые, мужчины и женщины. Его дети.
Устал. Он слишком устал.
Груз прожитых лет давит свинцовой ношей.
Он слишком много прожил.
Когда-то наивно полагал – жизни не бывает слишком.
Пусть в креокамере, но клетки, суть, возможно – душа, помнят. Годы, столетия прижимают к земле, заставляют горбиться спину и самое главное – путают мысли, перекраивают взгляды, заставляя его – сорокалетнего мужчину стариковски морщить почти безморщинистое чело.
И снова возвращаются изгои-сомнения.
Может, оставить – как есть? Не делает ли он хуже? Не растит ли здесь, в проповедях человеколюбия жестоких борцов.
За человеколюбие.
Такое уже было.
Оставить.
История, эволюция, изменчивая, как увлечения юности и постоянная, как поздняя любовь сама расставит на положенные места.
Вынесет на новый виток…
***
Учитель один, да молельщики не одинаковы.
Из сборника «Устное народное творчество»
Ой кричит святой отец:
Бой распутству, наконец!
Приходи, милок-дружок,
Отпусти скорей грешок.
Дружный гогот уплотнил воздух до осязаемой массы.
Двум десяткам потных тел сделалось тесно в небольшой комнатке жилого сектора.
Но они не уходили, и не жаловались, более того – были довольны и требовали продолжения.
- Сказанул, так сказанул – «отпусти грешок»!
- Представляю, что он там наотпускает.
- И как!
О да, мужская компания – дружеские похлопывания, однозначные недосказывания, сальные шутки.
- Юр, давай дальше, чего там припас!
- Да, Гопко, не молчи!
Юрий Гопко вдохнул воздух – застоявшийся, плотный воздух мужского собрания. Он тоже мужчина – ему нравилось.
Я сидела на диете,
Ела фрукты те и эти.
Ой живот ты мой изменник,
Помоги скорей, священник!
- Вот, вот, эти церковники!..
Соседи тут же зацыкали на неосмотрительного смутьяна, им оказался хозяин комнаты – рыжеволосый Селиг.
- А чего, а чего, неправда, что ль? – парень часто моргал, разрежая воздух пшеничными ресницами. – Все ж свои кругом!
Синие одежды - штаны, куртки, рубахи засевали стулья, кровать, тумбочки и даже пол комнаты. Естественно, в одеждах пребывали их обладатели.
Я упал, а мне – не больно!
Церковь Мать была б довольна!
- Ха, ха, ха, ну молодец!
- Вот, а я че говорю, ему можно, а мне… - между хохотом протиснулся обиженный голос Селига.
- Можно! Юрка – поэт! А ты…
- Шестеренка рыжая!
- Ха, ха, ха!
- Ой, не могу, шестеренка…
- Сказанул, так сказанул!
- Да пошли вы!..
Хозяин комнаты возмущенно встал и начал пробиваться к выходу.
С десяток рук тут же потянулось к товарищу.
- Ты чего, Сел?
- Обиделся?
- Пошли вы!..
- Юр, читай еще, видишь, хозяин скучают!
В пальчике сидит заноза,
Нет печальнее прогноза.
Ой, душе бы не пропасти,
Помоги скорее, Пастырь!
Гогот снова уплотнил воздух.
- Видишь, у человека горе – заноза.
- А тут ты со своей обидчивостью.
Юрий Гопко стоял у стены, лицом к остальным, и видел то, чего не могли видеть другие.
В противоположном конце комнаты, в едва досягаемой взору глубине, за полуотсунутой занавеской, блестели глаза. Большие, в окружении угольных ресниц, непривычно контрастирующих с пышной копной рыжих волос.
Глаза, не моргая, смотрели на него, на Юрия.
Ох уж эти женщины…
***
Рекомендуемое количество к утилизации – 150 особей.
Выявлено:
Детенышей – 27 шт.
Стариков, неработоспособных – 58 особей.
Разница – 65.
Вывод: в соответствии с ст. 1.7. – повторный рейд.
Руки, плечи, туловища, головы.
Тьма плеч.
Лес туловищ.
Поляна голов.
Они стояли друг возле друга. Рядом, совсем рядом, не толкаясь. Почти не двигаясь. Легкие колыхания, перенесение веса тела с одной уставшей ноги на другую – не в счет.
«Великая Мать…»
Рхат Лун тоже старался стоять, не двигаться, подстраиваясь под общий каменный строй… работа, хуже фабричной. Отчаянно хотелось пройтись, присесть, размять затекшие конечности. Ко всему, тело начало зудеть, причем одновременно, сразу в нескольких, большей частью труднодоступных местах.
«Великая Мать, помоги… вынести… вытерпеть… сдержаться…»
Проклятая голова вертелась волчком – есть такая игрушка у маленькой Хозяйки Лизы, - хозяева, хозяева, хозяева. В зарослях голов редко, как ягоды улины в зарослях колючего жовника проскакивали ушастые (лысые, волосатые, плоские, вытянутые, заостренные, вогнутые) головы рабов. Очень редко.
Место называлось: Майда. Рхат Лун впервые здесь.
Всегда жидко плетеные ворота были закрыты. Всегда их охраняли воины.
- Куда? Рабам нельзя!
- Этот со мной, - вступился Хозяин Брайен.
- С тобой?.. Ладно, проходите.
Рхат Лун чувствовал: что-то происходит… должно произойти. Каждой волосинкой, кончиками усов, ногтями на пальцах ног… Живя на родине, он научился чувствовать опасность, когда шерсть, помимо воли, поднимается, превращая податливый мех в некое подобие игл. Он научился чувствовать взгляды, особенно в спину, будто горячую головню вытянули из костра и приложили между лопаток… Здесь тоже что-то происходило, но что… опасность, веселье… ожидание, как листья гудки впитывают влагу, меняя цвет, набухая, так ожидание пропитало этих Хозяев, эти стены, потолок с далекими солнцами.
