Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ)

В исступлении отчаянного, Авраам делает знак конвоирам.

Мальчишка!

Из-за тебя все началось!

Ты поплатишься!

Когда свобода так близко!

Ты не увидишь собственного триумфа!

Мы тоже можем палить мясо!

Растерявшийся Ритор рассеянно тянется к кнопке открывания люка.

Но что такое?

Пленник радостно улыбается.

Вместо рослых фигур солдат, рядом, ненавистные синие одежды!

Не-е-ет!!

Прокляты!!

Будьте вы прокляты!

Медленно, но уверенно расползаются Первосвященники.

В числе первых – верный Стеценко.

Трусы!

Предатели!

- Люди! – Великий Пастырь воздел руки. – Люди! Нечистый вырвался на свободу! Завладел неокрепшими душами братьев ваших! Восстанем же! Защитим Мать Церковь! Не отдадим на поругание! Все вместе!

Точно. С толпой, с разбушевавшейся стихией, им не справиться, будь у них хоть трижды лучи.

Тишина.

Как перед казнью.

Как перед бурей.

Хорошо.

Не все потеряно.

Еще поборемся.

Авраам открывает глаза.

Море, безликое море неожиданно обрело индивидуальность. Лица. Десятки, сотни лиц. Таких непохожих. Но… родня, вновь обезличивая в колышущуюся серую массу, на десятках, сотнях таких разных лиц… выражение. Размноженное, словно в поставленных друг против друга зеркалах.

Счастье.

Авраам Никитченко – Великий Пастырь никогда не думал, что счастье может быть столь ненавистно.

- Будьте вы!..

Смех.

Зародившись редкими хихиканьями в задних рядах, словно эпидемия, он расширялся, набирал силу, обороты… и вот уже весь Майдан – единый как никогда – хохотал охваченный веселящим безумием.

Что почувствовал Великий Пастырь в этот момент?

Нет, не ненависть.

Опустошение.

Как они могли. Вот так, легко. В один момент. Отступить от веры. Это же их вера. Пращуры ради нее взошли на Ковчег. Знали бы, что неблагодарные, оглупевшие потомки…

- Свобода! Конец власти святош!

Великий Пастырь обернулся – Этьен Донадье, старшина техников забрался на самый верх, на помост, приготовленный для казнимого, к люку Утилизатора.

И откуда только ораторский талант взялся.

- Прогресс не остановишь! Свобода и равенство!

Вот так творится история. Лет через сто, под карандашами хроникеров, эта речь расцветет бриллиантами метафор и перлами оборотов. Убийство нескольких солдат обретет черты долго вынашиваемого, далеко идущего, не обсуждаемо гениального плана. Имена Этьена Донадье, Юрия Гопко станут нарицательными. Кто знает, возможно в пантеоне нарицания отыщется место и для Авраама Никитченко. Мечта исполнится. Он останется в веках. Учитель! Тебе не чуждо чувство юмора.

- Казней больше не будет! Никогда!

Майдан машет руками и кричит: Ура.

- Отныне и навеки! Мы будем жить мирно и счастливо!

***

Суббота – без происшествий.

Они называли это место – Майдан.

Рабам на Майдане, кроме как возле люка Утилизатора, нет места.

Майдан был заполнен.

Под завязку.

До отказа.

Рабами.

Победителями.

Массой.

Масса ликовала и улюлюкала.

Махала руками.

Обнималась.

Радовалась.

И выступала.

- Победа! Полная и безоговорочная победа! – с помоста, под люком Утилизатора, вещал Брайен Гайдуковский.

И иззубренный в стычках нож качался в такт великим словам.

- Да-а-а! – взревела тысяча глоток, и тысячи ножей ощетинились иззубренными лезвиями.

Гайдуковского оттеснил другой Хозяин.

- Свобода! Свобода и равенство!

- Да-а-а! – взметнувшиеся лезвия пригрозили далекому потолку.

- Старикам почет!

- Почет! – соглашались потрясатели лезвий.

- Все равны!

- Равны!! – и лезвия – символ равенства – отбросили тысячи одинаковых бликов.

Хозяева, их было мало. Десяток человек на помосте, да испуганные крохи, жмущиеся к стенам Майдана.

Конец тирании Техников. Это делалось и для них, для Хозяев – жителей Ковчега.

Потом поймут, осознают, прочувствуют.

Плакать станут от благодарности.

- Отныне и навеки! Мы будем жить мирно и счастливо!

- Мирно, - подтверждали лезвия.

- Счастливо, - соглашались их хозяева.

Свобода!

- Плодитесь, размножайтесь, рожайте кого вздумается, сколько вздумается, никаких запретов! – новый, неизвестно какой по счету Хозяин обрисовывал перспективы светлого будущего.

- Размножаться! – лезвия качались стальными фаллосами.

Стоящая рядом с Рхатом Бэта кинулась ему на шею.

- Дети! Рхат, ты слышишь, у нас будут дети!

Засохшая корка крови растрескалась вокруг улыбающегося рта.

Дети, да дети.

Отчего-то Рхату, в момент всеобщего счастья и ликования, было не очень хорошо, и совсем не радостно.

Глупый.

Свобода.

На пульте, далеком пульте забытой рубки Ковчега, выстроились в ряд три неприметные лампочки.

И одна из них горела.

Зеленая?

Оранжевая?

Красная…

КОНЕЦ