Лидия Конисская - Чайковский в Петербурге
Сейчас мы читаем эти отзывы как курьезы: улыбаемся, пожимаем плечами. Вряд ли найдется в нашей стране хоть один более или менее культурный человек, который бы не узнавал этот концерт с первых же мощных и властных его аккордов. А в программах любимых произведений радиослушателей он занимает одно из самых первых мест. Кроме того, на международных конкурсах имени Чайковского в Москве этот концерт является обязательным произведением для каждого пианиста, и его знают теперь во всех странах мира.
Но в те ноябрьские дни 1875 года Петру Ильичу, наверное, было очень горько читать петербургские газеты, и раздражение его все увеличивалось.
Впрочем, был еще один отзыв, совсем непохожий на другие, и, пожалуй, самый правильный: восемнадцатилетний ученик Московской консерватории Сергей Танеев писал в письме к своим знакомым: «Вас всех поздравляю с первым русским фортепианным концертом, написал его Петр Ильич».
Еще в сезоне 1873/74 года дирекция Русского музыкального общества объявила конкурс на сочинение оперы «Кузнец Вакула» на либретто Полонского по рассказу Гоголя «Ночь перед рождеством». Это либретто было заказано великой княгиней Еленой Павловной для Серова, к которому она в то время благоволила. Но когда Серов умер, не написав оперы, великая княгиня решила в память о нем назначить конкурс на оперу по этому либретто и пожертвовала 1500 рублей на две премии: первая 1000 рублей, вторая 500 рублей. Кроме того, опера, отмеченная первой премией, получала право постановки в Мариинском театре.
Петру Ильичу либретто очень понравилось. Его брат Модест писал: «Новизна колорита, оригинальность и разнообразие музыкальных задач, прекрасные стихи и глубокая поэзия гоголевской сказки пленили воображение Петра Ильича настолько, что его неудержимо потянуло написать музыку этой оперы».
Ошибочно он считал, что срок подачи партитуры оперы— осень 1874 года, и поэтому написал музыку к ней меньше чем за три месяца. Однако оказалось, что срок конкурса—1 января 1875 года. Петр Ильич был этим очень огорчен: опера его была уже готова. Еще задолго до присуждения премии в комиссии, да и в музыкальном мире Петербурга стало известно, что опера, представленная под девизом: «Ars longa, vita brevis» («Искусство долговечно, жизнь коротка»), принадлежит Чайковскому: узнали почерк композитора, которым был написан девиз, а главное потому, что по стилю и манере письма угадывалось, что оперу написал именно Чайковский.
Римский–Корсаков, который был членом жюри, вспоминал: «Представленные оперы раздали для просмотра нам на руки. Из них две оказались имеющими преимущества. Когда, однако, комиссия собралась во дворце великого князя, то говорилось открыто, что одна из этих опер принадлежит Чайковскому. Как стало это известно до вскрытия пакетов — я не помню; но премия единодушно была присуждена ему. Его опера и была несомненно лучшая из представленных, так что из неправильного ведения дела беды не вышло никакой, но все же это было не по законному порядку».
Несмотря на то что Римский–Корсаков, казалось бы, осуждал нарушение правил конкурса, он еще в октябре так писал Петру Ильичу:
«Опера ваша, я не сомневаюсь ни на минуту, возьмет премию. Скажу два слова о других: это вам будет небезынтересно. По–моему, эти оперы представляют доказательство печального положения музыки у нас. Осмелился бы кто‑нибудь в Германии представить подобное безграмотное маранье, вроде оперы под девизом «Попытка не пытка», а также оперы с девизом «Господи, вывези только!» Черт знает какая дрянь!
…Не будь вашей оперы, ни одна не достойна была бы даже понюхать премии или постановки на сцене, по мнению моему».
Когда были просмотрены все оперы, представленные на конкурс, комиссия присудила все 1500 рублей опере Чайковского. Что же касается постановки, то готовить ее начали еще не скоро.
В январе 1876 года, когда Петр Ильич приехал в Петербург из‑за границы, куда он отправился после получения премии, об опере еще ничего не было слышно.
Другие дела задерживали его на этот раз в столице. Он писал брату:
«Милый Модя! Я приехал в Питер на прошлой неделе в среду и до сих пор сижу на Канонерской. Это произошло оттого, что на текущей неделе будет исполняться моя симфония, и я считаю необходимым присутствовать на репетициях». Речь шла о Третьей симфонии, которую композитор написал летом — в июне и июле 1875 года.
Третья симфония Чайковского была исполнена 25 января 1876 года в симфоническом собрании Музыкального общества в Петербурге под управлением Направника.
Петр Ильич в письме к брату Модесту (от 28 января) говорил о концерте довольно скупо: «Симфония моя прошла очень хорошо, и меня дружно вызывали и рукоплескали».
Самый же восторженный отзыв принадлежал на этот раз Ларошу:
«По силе и значительности содержания, по разнообразному богатству стиля… и по редкому совершенству техники симфония Чайковского составляет одно из капитальнейших явлений музыки за последние десять лет не только у нас, конечно, но и во всей Европе» (газета «Голос», 1876, № 28).
В апреле Петр Ильич снова в Петербурге. 21–го он приглашен на заседание музыкального комитета при дирекции императорских театров. На этом заседании обсуждалась постановка оперы «Кузнец Вакула».
Однако репетиции начались только осенью.
В конце октября Чайковский приехал в Петербург, чтобы присутствовать на них.
На этот раз все было хорошо. Репетиции вполне удовлетворяли композитора, исполнители были довольны своими партиями и восторженно относились к автору. Дирекция не жалела средств на постановку. Все предвещало большой успех.
Первое представление было назначено на конец ноября. Задолго до него все билеты были проданы. Публика ждала чего‑то необыкновенного.
В выходившей на французском языке «Санкт–Петербургской газете» (1876, № 317) так было написано о премьере:
«Зала была переполнена и публика очень оживлена. Все знаменитости музыкального искусства были налицо. Среди всех выделялся Антон Рубинштейн. Присутствие Николая Рубинштейна, приехавшего для этого вечера из Москвы, тоже очень было замечено. Вообще чувствовалось что‑то торжественное в этом первом представлении, и настроение публики даже в начале спектакля ясно показало, что она сочувственно относится к новой опере».
Итак, первое представление «Кузнеца Вакулы» состоялось 24 ноября 1876 года. Оперу поставили гораздо тщательнее, чем «Опричника». Декорации оказались превосходными. Однако после премьеры Чайковский писал Танееву: «Опера торжественно провалилась». И он был прав. Отчего же это случилось?
Критики видели причину неуспеха в том, что в опере преобладала меланхолическая музыка, сюжет же оперы — веселый.
Чайковский, хорошо сознавая недостатки своей музыки, писал Танееву:
«Опера слишком загружена подробностями, слишком густо инструментована, слишком бедна голосовыми эффектами.
…Стиль «Вакулы» совсем не оперный, нет ширины и размаха».
Впрочем, Петр Ильич обвинял в Неуспехе не только себя. Позже он писал:
«Сколько мне пришлось выдержать при постановке моих опер, особенно «Вакулы». Между тем, что я воображал, и тем, что вышло на сцене Мариинского театра, нет ничего общего. Что за Оксана, что за Вакула!..
«Вакула» был разучен очень усердно, и постановка не нищенская, но сколько бессмыслиц, сколько анахронизмов, какая пошлая рутина…»
И все‑таки как‑то странно было видеть этот резкий переход от праздничного доброжелательного настроения к явному неодобрению публикой оперы.
После увертюры аплодировали. После сцены Солохи и беса — тоже. Много смеялись во время сцены Головы и особенно Дьяка. Потом вдруг стало ясно, что опера не понравилась. Модест Ильич вспоминал, что он с ужасом почувствовал это тогда, когда входил в ложи к знакомым и замечал, что они, с оживлением обсуждавшие что‑то, с его приходом сразу замолкали или меняли тему разговора.
А один его приятель, видимо не обладавший чувством такта, встретив его в коридоре, сказал: «А ведь Петр Ильич меня обманул, ей–богу обманул: я думал веселиться буду, а вместо того невыносимо скучаю!»
«…После окончания спектакля, — вспоминала одна из знакомых Петра Ильича, — довольно много народу поехало к Давыдову (тогдашнему директору Петербургской консерватории. — Л. К.). Был и А. Рубинштейн, который, как всегда, составлял центр общества.
Чайковский сидел в углу мрачный, несчастный и буквально глотал слезы. Видя его состояние, я села так, чтобы заслонить его и защитить от разговоров, расспросов, за ужином он еле досидел.
Впрочем, все были заняты Антоном Григорьевичем и мало обращали внимания на подавленное состояние композитора.
Через несколько дней Петр Ильич оправился и новые мысли, новые музыкальные образы завладели им и заглушили разочарование».
