Виктор Глумов - Школа наемников

На этот раз Грымза отпер ворота, едва к ним подка­тил сендер.

На площади у колодца трое бородачей в стеганых куртках с бахромой, шумно ругаясь, передавали друг другу флягу, запрокидывали головы — пили из горлыш­ка. Рядом, повизгивая, плясали пьяные шлюхи из бати­ного борделя. Всхрапывали кони у перевязи, замерли у обочины два чужих сендера; пулеметные точки с них сняли при въезде — таков порядок. В «Добром путни­ке» играл саксофон, мелодия лилась, не смешиваясь с воплями и бабьим смехом. Три сезона назад прибился на ферму колченогий дед, всего добра у него было — труба блестящая, саксофон этот. Ингвар Шакал послу­шал и проникся, велел деда не гнать и кормить, вот му­зыкант каждый день и развлекает торговцев, остано­вившихся на ночлег. Занятный дед, всю Пустошь объ­ездил. И город-улей видел, и Донную пустыню, много интересного рассказать может. Живет себе в ржавом са­моходе, лишь под вечер выползает. Сядет на пороге, на­тянет заплатанную фетровую шляпу, сунет в беззубый рот трубку и пускает кольца дыма.

— Арту-урочка! — На плече повисла потрепанная гру­дастая деваха, дохнула перегаром. — Давай с нами, кра­савчик!

Ругнувшись, Артур отшвырнул ее и зашагал к себе. Обитал он в небольшом домишке, прилепившемся к батиному. Старшему сыну по статусу положен свой угол, да у Ингвара и не уместишься: четыре жены, две рабыни и двенадцать маленьких детей. Артур жизнью отца не интересовался, путал имена сводных братьев и сестер, слыл разгильдяем. Но снискал славу умело­го бойца, а она ценилась больше, чем примерное по­ведение.

В комнате бормотала женщина. Не хватало, чтобы пришел кто-то из девчонок, не до них сейчас. Артур от­ворил дверь, шагнул внутрь. Светло-голубая рубашка, рыжие волосы собраны на затылке в пучок — Ирена. Шепчет что-то, нетопырей кормит. Обернулась, гляну­ла с упреком синими глазищами:

— Ты им есть давал? Смотри, какие голодные.

— Спасибо, что покормила, — сказал он, потянулся и зевнул. — Что-то устал я сегодня, в сон клонит.

— Понятно... Тогда до завтра?

— До завтра.

Выпроводив Ирену, Артур распахнул окно, уселся на подоконник и уставился на площадь: мужики уже разо­шлись, девок разобрали, а саксофон все играл и играл. Но вот и он смолк, будто по команде. Лишь ветряки со свистом рассекали воздух огромными лопастями. Луна спряталась, и на трех дозорных башнях зажгли прожек­торы. Плата, взимаемая с торговцев, сполна покрывала расходы на электричество.

В лачуге наемных охранников заскрежетало, засвис­тело, щелкнуло, и заиграла песня — Радио Пустошь включили. Надтреснутым голосом пели про свободно­го кетчера, проданного в рабство. Не закрывая окна, Артур улегся спать, долго еще ворочался. Успеет ли Ро­ман уйти? Вдруг нападение запланировано на сегодняш­нюю ночь? Разговор-то плохо слышно было.

Сны были тревожные, болезненно яркие. Романа убивали, Артур несся сломя голову, но не успевал.

Вздрагивал, просыпался, вырубался снова, и все повто­рялось с начала.

Ба-бах!

Артур вскочил с кровати, схватил пистолет; не до кон­ца проснувшись, в одних трусах метнулся к окну. Грохнул выстрел. Что это? Набег? Кетчеры? Ворота... ворота от­крыты! И ни одного трупа у въезда. Это как же? Пожри их некроз, почему дозорные не подали сигнал? Преда­тельство? Во двор с ревом вкатились сендеры. Застро­чил пулемет. Артур зашарил под кроватью, нащупал сиг­нальный пистолет, высунулся в окно. Один выстрел — и ракета озарит небо красной вспышкой, повиснет ис­кусственная «звезда», не успеют враги моргнуть, как на­грянут омеговцы. Улыбаясь, он нажал на спусковой крю­чок — осечка. Еще раз дернул — опять. И закружил по комнате, вспоминая, где заряд. Да на месте, где же еще! Сунул руку под кровать — ничего. Лег на живот, загля­нул — пусто. А ведь были, точно были еще три ракеты!

Артур двигался рывками, как во сне, и даже мельк­нула спасительная мысль: не проснулся, кошмар про­должается...

Бум-м! Задребезжали стекла. Взвизгнула женщина, визг оборвался хрипом. Оцепенение слетело, пробрало холодом. Набег. Предательство. На ходу натягивая шта­ны, Артур выскочил в коридор, толкнул дверь и при­жался к стене — в ковер напротив ударила дробь.

Мутафаг всех раздери!

Артур осторожно выглянул. Короткими перебежка­ми к дому спешили люди, их лица были скрыты банда- нами. Он выстрелил — налетчики попадали, открыли огонь лежа. К счастью, промазали. Артур, пригнувшись, рванул через коридор в комнату, к окну. Пусть думают, что в доме не один человек.

— Красавчик, прикрой! — крикнули из старого сен- дера, донеслась пальба.

Артур выстрелил сквозь стекло, осколки разлете­лись, один из бандитов взвыл и скорчился, второй уже бился в агонии. Дед-музыкант потряс ружьем и неожи­данно бодро метнулся к дому. Не успел, упал как подко­шенный.

Вокруг трещало и громыхало, орали люди; у въезда полыхала дозорная башня. Кони на перевязи беснова­лись, один сорвался и понесся к воротам. Захватчики осаждали лачугу отцовых наемников, оттуда огрызался пулемет. Перезарядив пистолет, Артур прижался к сте­не спиной. Высовывался на миг, ловил в прицел бан­дитов и жал, жал на спусковой крючок. Патроны вско­ре кончились. Взять патронташ! Совсем голова не ва­рит! Он влетел в спальню — и получил прикладом по затылку.

* * *

Между досками трещина. Луч солнца перед глазами — уже утро. Ощупывая дерево усиками, ползет рыжий му­равей. Артур лежит лицом в пол. Холодно. Тянет гарью. Рядом кто-то мычит.

Артур попытался осмотреться, перед глазами запля­сали разноцветные мушки. Что происходит? Встать! Он дернулся и понял, что связан. Пошевелил руками — за­пястья отозвались болью.

— Очухался? — В ребра слегка пнули.

Артур рывком перевернулся и остолбенел: над ним возвышался Грымза. Смотрит сверху вниз, во взгляде — торжество. А рядом... Рядом Обрез — правая рука Яна, отца Романа. Они в спальне Артура, в его собственной спальне, куда он ни за что не пустил бы вонючего Грым­зу. Сволочь, прямо на кровать своей грязной задницей уселся, ерзает по белью! Почему-то это оказалось са­мым обидным: не то, что по голове дали, не то, что свя­зали, а то, что предатели топчут пол его комнаты, лич­ные вещи лапают.

— Допрыгался, щенок? — ощерился Грымза, обшарил карманы кожаного жилета, вынул самокрутку и сунул в зубы.

Фрагменты сложились в картинку: испорченная сиг­нал ка, отцовские опасения... Нападение планировалось давно. Предупредив Романа, Артур дал сигнал врагам. Выходит, это батя наносил ответный удар, узнав о за­мыслах Яна. Понимание придавило могильной плитой, Артур до крови закусил губу.

— Чё, головушка болит? — позлорадствовал Грым­за. — А ты думал, всю жизнь волков тебе гонять да де­вок портить?

Обрез смотрел пренебрежительно, как на личинку ползуна. Артур дернулся, глянул с ненавистью и про­хрипел:

— Почему не пристрелили?

— Дык потому что ты, гнида, смерти не достоин. — Грымза покачал головой. — Все тебе было, все на таре­лочке — жри! Дык нет, рожу воротишь, шкура. Вот те­перь узнаешь, как эт дается... и жратва, и девки...

— Не велено тебя убивать, — буркнул Обрез.

— Какое благородство. — Артур поджал губы и отвер­нулся.

Мысленно он тысячу раз освободился, свернул шею Обрезу, а Грымзе вспорол живот и намотал его кишки на кулак. Как там батя? Мертв? Или узнал, что получил удар в спину? Правильнее было поймать пулю и сдох­нуть... А еще правильнее — сдохнуть вместо тех, кто по­гиб по его вине... Это ведь он собственными руками! И свою жизнь разрушил, и чужие...

— Позови Романа! — приказал Артур Грымзе.

Того аж перекосило:

— Командуешь? Дурная привычка, отвыка-а-ай. И вол­ком-то не смотри, да? Я-то что, об меня все ноги выти­рали, а вот ты... Вот уж повезло Шакалу с сыночком! Уж какая он сволочь, но ты его переплюнул!

Броситься на них, убить, уничтожить... Пусть ниче­го уже не исправить, пусть пристрелят, но хотя бы по­пытаться!

Неужели Роман знал? Вот тебе и единственный род­ной человек. Больше чем друг... да какое там — больше чем брат! Из всех двенадцати братьев-сестер Артуру ни один дорог не был, отец — вообще чужой человек, он мать в могилу свел: зачем старая жена, когда вокруг столько молодых тел? И получается, единственный на всей Пустоши родной — Роман.

Правильнее было промолчать? Но как молчать, ес­ли знаешь, что завтра убьют друга? Жил бы себе даль­ше, охотился, сопровождал караваны... Вопрос только: кем бы себя чувствовал? Молчание — то же предатель­ство. Разрослось бы, как пятно некроза, и пожрало из­нутри. Либо физически подыхать, либо в Шакала пре­вращаться. Выбора не было, выхода не было.

Оставался малюсенький шанс, что Роман не знал или не успел предупредить друга. Тогда Артур из преда­теля превращался в жертву и даже с неким флером бла­городства... Если поверить, что Роман хотел предупре­дить его, а смертей и пальбы не желал...

С улицы донесся зычный бас Яна:

— Обрез! Где тебя носит? Сюда иди!