Фредерик Пол - Человек Плюс
Санитарки не обижались. Они и так выкладывались до последнего, даже Клара Блай, которую вызвали из медового месяца, подменять заболевших подруг. И они заботились о нем не меньше, чем Кэтлин Даути, хотя глядя на это гротескное создание, которое все еще звалось Роджером Торравэем, трудно было представить, что он — действительно живое существо, у которого, как и у них, есть свои радости и свои печали.
Роджер стал все чаще приходить в себя. Двадцать часов в сутки, а то и больше, он проводил в спячке, или в полусне, оглушенный обезболивающими, но иногда узнавал людей, находившихся в палате, и даже вразумительно говорил с ними. Потом мы снова отключали его.
— Интересно, что он чувствует, — сказала как-то Клара Блай своей сменщице.
Та посмотрела на маску, в которую превратилось его лицо, на большие искусственные глаза.
— Может быть, лучше и не знать этого, — ответила она. — Иди домой, Клара.
Роджер слышал это: записи осциллографа показывали, что он слушал. Анализируя телеметрию, мы могли составить некоторое понятие о том, что происходит в его сознании. Он часто ощущал боль, это было очевидно. Но это была не боль-предостережение, не импульс к действию. Это была часть его жизни. Он научился ждать боль и терпеть, когда она приходила. Пока он не чувствовал почти ничего, связанного с его телом, кроме боли. Его внутренние рецепторы еще не свыклись со своим новым телом. Он не знал, когда ему заменили глаза, легкие, сердце, уши, нос и кожу. Он не знал, как узнавать ощущения, и какие из них делать выводы. Вкус крови и рвоты в горле: откуда ему было знать, что у него удалены легкие? Темнота и скрытая в глубине черепа боль, так непохожая на привычную головную: откуда ему было знать, что это значит, как ему было отличить удаление всей зрительной системы от выключенного света?
В какой-то миг он неясно сообразил, что уже давно не слышит знакомых больничных запахов, ароматизированного дезодоранта и дезинфектора. Когда это случилось? Он не знал. Знал только, что в окружающем его мире больше нет никаких запахов.
Зато он слышал. Невероятно четко различая звуки, и на таком уровне чувствительности, как никогда прежде. Он слышал каждое сказанное в палате слово, даже самым тихим шепотом, и почти все, что происходило в соседних комнатах. Когда он приходил в себя настолько, чтобы слышать, он слышал, как разговаривают люди. Он понимал слова. Он чувствовал заботу в голосах Кэтлин Даути и Джона Фрилинга, понимал беспокойство и раздражение в голосах генерала и его заместителя.
Но прежде всего он чувствовал боль.
Как много было разной боли! В каждом уголке тела. Заживление послеоперационных ран и яростное пульсирование тканей, нечаянно поврежденных по дороге к главной цели. Мириады иголочек боли: это Фрилинг или санитарки втыкают зонды в тысячи больных мест на поверхности его тела, снимая какие-то показания.
А еще была глубинная, внутренняя боль, временами почти переходившая в физическую — когда он вспоминал о Дори. Когда он находился в сознании, он иногда вспоминал и спрашивал, не приходила ли она, не звонила? Он не помнил только, чтобы ему отвечали.
А однажды он ощутил новую, пылающую боль в голове… и понял, что это свет.
К нему возвратилось зрение.
Когда санитарки заметили, что он их видит, они тут же доложили об этом Джону Фрилингу. Тот схватил трубку и позвонил Брэду.
— Сейчас буду, — ответил Брэд. — Не включайте ему свет, пока не приеду.
Брэд добирался до института больше часа, а когда появился, было видно, что он все еще еле держится на ногах. Его засунули под душ с антисептиком, побрызгали антисептиком в рот, надели хирургическую маску, и только тогда он осторожно отворил дверь и вошел в палату Роджера.
— Кто там? — спросил голос с постели.
— Это я, Брэд, — пошарив рукой по стене, он отыскал выключатель. — Я включу немного света, Роджер. Скажи, когда увидишь меня.
— Уже вижу, — вздохнул голос. — По крайней мере, мне кажется, что это ты.
Ладонь Брэда остановилась.
— Как ты можешь… — начал он и осекся. — Ты что, хочешь сказать, что видишь меня? Что ты видишь?
— Ну, — прошептал голос, — лица я не различаю. Только какое-то свечение. Зато я вижу твои руки и твою голову. Они яркие. Неплохо различаю плечи и туловище. Хотя хуже… ага, ноги тоже вижу. Рожа у тебя презабавная. Посередине большая клякса.
Сообразив, Брэд потрогал защитную маску.
— Инфракрасное излучение. Ты видишь тепло, Роджер. Что еще?
Кровать немного помолчала.
— Еще вижу светлый прямоугольник. Наверное, это дверь. Видно только очертания. Что-то довольно ярко светится с другой стороны, у стены, и я оттуда все время что-то слышу… это мониторы телеметрии? Вижу свое собственное тело, то есть простыню, а под ней силуэт своего тела.
Брэд огляделся вокруг. Хотя у него было время привыкнуть к темноте, он почти ничего не видел. Только узоры светящихся точек на панелях мониторов, подсвеченные индикаторы, и тонкую полоску света, просачивающуюся из-за двери.
— Отлично, Родж. Что еще?
— Еще много, но я не знаю, что это. Какой-то свет внизу, у самого пола, рядом с тобой. Очень слабый.
— Отопление, должно быть. Ты молодец, парень. Ладно, теперь держись. Я включу немного света. Тебе, может быть, это и не нужно, но не забывай обо мне и санитарках. Говори, что чувствуешь.
Он понемногу начал проворачивать регулятор яркости, медленно, очень медленно, восьмая часть оборота, еще чуть-чуть… Под потолком ожили спрятанные за карнизом лампы — сначала тускло, потом чуточку сильнее. Теперь Брэд уже различал фигуру на кровати, сначала блеск раскрытых, вывернутых вперед крыльев, потом само тело Роджера, до пояса укрытое простыней.
— Теперь я тебя вижу, — вздохнул слабый голос Роджера. — Только немного по-другому, теперь я вижу цвет и ты не светишься так сильно.
Брэд снял ладонь с выключателя.
— На первый раз хватит, — его качнуло, и он оперся плечами о стену. — Извини. Я простыл, что-то вроде этого… Так как, ты что-то чувствуешь? То есть какую-нибудь боль, что-нибудь такое?
— О Господи, Брэд!
— Нет, нет, я имею в виду — из-за зрения. Свет не слепит твои… твои глаза?
— Глаза, пожалуй, единственное, что у меня не болит, — вздохнул Роджер.
— Прекрасно. Я дам еще чуть-чуть света… вот так, хорошо? Нормально?
— Да.
Еле передвигая ноги, Брэд подошел к кровати.
— Отлично, теперь попробуй кое-что сделать. Ты можешь, ну… закрыть глаза? То есть можешь выключить зрительные рецепторы?
Молчание.
— Наверное… наверное, нет.
— Так вот, ты можешь это, Родж. В тебя встроена такая способность, ты только должен ее найти. У Вилли в начале тоже были с этим небольшие проблемы, но он научился. Он говорил, что просто тыкался вокруг, а потом это получилось.
— …пока не получается.
Брэд немного помолчал. В голове мутилось, он чувствовал, как силы по капле покидают его.
— Давай попробуем так. У тебя когда-нибудь были проблемы с пазухами?
— …да. Иногда.
— Ты помнишь, где болело?
Тело на кровати беспокойно пошевелилось, не сводя с Брэда огромных глаз.
— Кажется… кажется, да.
— Поищи в том районе, — посоветовал Брэд. — Проверь, сможешь ли ты найти эти мышцы и пошевелить ими. Самих мышц нет, но остались управлявшие ими нервные окончания.
— …не получается. Какую я должен искать мышцу?
— О ччерт, Роджер! Она называется rectus lateralis, и много тебе от этого толку? Просто поищи там.
— …ничего не выходит.
— Ну ладно, — вздохнул Брэд. — Не волнуйся. Но не забывай про это и пробуй как можно чаще. Ты сообразишь, как это делается.
— Утешил, — обиженно прошептал голос с кровати. — Эй, Брэд? Ты просветлел.
— Просветлел? Что ты имеешь в виду? — недоуменно спросил Брэд.
— Ярче светишься. Лицо сильнее светится.
— Аааа, — протянул Брэд, чувствуя, что у него снова начинает кружиться голова. — Наверное, у меня температура. Лучше я пойду. Эта марля для того, чтобы я тебя не заразил, но ее хватает всего на пятнадцать минут.
— Перед тем, как выйдешь, — шепнул голос, — сделай мне одолжение. Прикрути на минуточку свет.
Брэд пожал плечами и прикрутил.
— Ну?
Тело на кровати неуклюже заворочалось.
— Я просто поворачиваюсь, чтобы лучше тебя видеть, — сообщил Роджер. — Послушай, Брэд, я хотел спросить, как наши дела? Я справлюсь?
Брэд помолчал, собираясь с мыслями.
— Думаю, что да, — ответил он прямо. — Пока все идет, как по маслу. Тебе я врать не стану, Роджер, это уникальная работа, и наперекосяк может пойти что угодно. Но пока ничего такого не случилось.
— Спасибо. Еще одно. Ты видел Дори?
Молчание.
— Нет, Роджер. Я не был у нее почти неделю. Я порядком приболел, а когда не болел, был чертовски занят.
— Понятно. Слушай, наверное, можно оставить свет так, как было, пусть санитарки не плутают на ощупь.
